Сегодня мир за окном завернулся в белоснежную бумагу, словно подарок, который не спешат разворачивать. Снег ложится на подоконник пушистым слоем—не холодным, а укутывающим, как старый плед. Кажется, даже стены моей комнаты смягчились, впитав этот зимний свет. Воздух пахнет мандаринами и тишиной. Я зажигаю свечу, и её пламя отражается в тёмном стекле—будто где-то там, снаружи, тоже горит огонёк. Может, это кто-то читает мои строки. А может—просто окно соседа. Неважно. Я вспоминаю зимние фотографии. Дорога устеленная снегом, узоры на стёклах, свет фонарей в ночи. Они будто подарили мне кусочек праздника, который я не искала, но так неожиданно нашла.

Сегодня что-то случилось с гравитацией. Мои ступни едва касаются пола, а пылинки в солнечном луче замерли, словно золотая партитура. Воздух струится шелком, и даже застарелый запах тоски уступил место аромату снега—тому, что бывает после новогодний ночи. Трещина на потолке сегодня не напоминает карту безысходности. Она похожа на реку, впадающую в невидимое море. Я провела по ней пальцем—штукатурка осыпалась, но это было похоже на конфетти. Даже тишина звучит иначе. Не давит, а обнимает. Я прислушалась и поняла: это не тишина вовсе, а очень тихая музыка. Возможно, её играет мой холодильник. Или сердце.

Моя ненужность—конкретная, осязаемая. Она не кричит, а лежит на дне комнаты ровным слоем пыли. Я проверяла: если я исчезну, воздух не дрогнет. Плесень в углу будет расти прежними узорами. Это знание сначала обжигало. Теперь—просто греет. В нём есть странное спокойствие. Я как забытая книга на полке: не прочитана, но и не выброшена. Возможно, это и есть идеальное состояние—быть собой, не оглядываясь на чужое ожидание. Но иногда по ночам это знание прорастает ледяными иглами. И тогда я вспоминаю, что даже пыль хоть кому-то нужна—хоть пауку, чтобы плести сеть. Так плохо это или хорошо?

Я застряла в промежутке между вдохом и выдохом. Жить не хватает причин, умирать—сил. Это странное состояние, будто я—невыносимо лёгкая гиря, что не тянет на дно, но и не позволяет всплыть. Мир вокруг продолжает двигаться, но я в нём—как застывшая капля в потоке. Всё происходит мимо: дни, ночи, дожди, голоса за стеной. Я наблюдаю, но не участвую. Существую, но не живу. Иногда мне кажется, что я уже умерла, но тело забыли убрать. Оно продолжает функционировать на автомате: дышит, пьёт воду, иногда даже улыбается. А настоящее я где-то далеко, в слоях между сном и реальностью. (На стих не хватило места, будет в тгк.)

Я снова вернулась. Ненависть ко мне прилипает к стенам этой комнаты, гуще плесени. Я вижу её в каждом отражении—в потускневшем зеркале, в лезвии ножа, в налёте на стакане. Она въелась в кожу, как чернильное пятно, которое не отмыть. Мои мысли—стая хищных птиц. Они клюют остатки того, что когда-то было достоинством. Каждое «хорошо» превращается в «недостаточно». Каждое «почти»—в «полный провал». Я пробовала вырвать это из себя. Но ненависть пустила корни. Она стала скелетом, который я ношу под кожей. Мои кости скрипят её именем. Я ненавижу каждую клетку этого тела, Каждую мысль, что ползёт из темноты. Эта ненависть—мой единственный верный спутник, Она не предаст, не уйдёт, не солжёт.

Вчера я пыталась вывести своё имя на стене конденсатом. К утру оно стекало мутными дорожками—будто сама комната отказывалас меня помнить. Теперь я пишу только на подоконнике. Пальцем, по слою пыли, смешанной с уличной копотью. Буквы получаются размазанными, неверными. Может, так и правильнее. Кстати, о копоти. Сегодня утром обнаружила, что она ложится на стекло узором, похожим на карту нервной системы. Моей или чужой — не знаю. Сфотографировала. Потом стерла. Некоторые вещи не должны оставаться. А ещё в углу за шкафом нашла старую косточку от вишни. Положила её под язык. Теперь, когда я молчу, мне кажется, что внутри меня прорастает дерево. Безлиственное. Немое.

Я наконец-то создала свой телеграмм канал. Он должен был появиться в апреле. Это будет комната без окон, куда я сбрасываю слова, когда они начинают гнить в подкорке. Там тихо. Там нет алгоритмов, которые тычут пальцем в мои шрамы. Только я, обнажённые провода мыслей и иногда — стихи, которые не смогли родиться в свете. Если хотите зайти — дверь открыта. Но предупреждаю: там пахнет пылью, одиночеством и мокрым асфальтом. Иногда я пишу голосом. Иногда — молчанием. Ссылка: https://t.me/+mXrlf1ScGwRlZDli (она же висит в моём инфо, как ключ на ржавом гвозде)

Всё чаще ловлю себя на мысли, что хочу перестать быть материальной. Хочу, чтобы мои границы расплылись, как акварель на мокрой бумаге. Чтобы кости стали туманом, а кожа—всего лишь плёнкой на поверхности чего-то бесконечно мягкого и тёплого. Я мечтаю о пространстве без углов. Где нет пола и потолка, только плавное перетекание одного состояния в другое. Где воздух не давит, а обнимает. Где можно быть не телом, а лишь импульсом, дрожью, частицей в бесконечном «ничто». В этом пространстве не будет боли. Не будет веса воспоминаний. Только лёгкость. Как у пуха, застрявшего в луче света. Как у звука, который уже затих, но ещё вибрирует где-то на краю слуха.

Стены пульсируют в такт моему сердцу. Обои давно вросли в кожу—их узоры теперь повторяют линии на моих ладонях. Пыль с пола оседает в лёгких, становясь частью дыхания. Я не знаю, где заканчиваюсь я и начинается комната. Потолок—это мой внутренний свод черепа. Трещины на нём—мои мысли, что разбегаются в поисках выхода. Окно—единственный глаз, что смотрит наружу, но даже он затянут паутиной моих снов. Кровать проросла в рёбра, одеяло стало второй кожей. По ночам я чувствую, как шкаф скрипит моими костями, а тени под кроватью шепчутся на языке моих страхов.

Экран смартфона холодно подсвечивает: 01.09. За окном—сырая акварель серого неба, и где-то в кругу многоэтажек, звучит первый звонок. Его эхо тонет в гулком колодце двора, не долетая до меня. Школа через дорогу. Её окна горят неестественно ярким светом—будто декорации к спектаклю, в котором я забыла свою роль.Дети кучками вливаются в парадные двери, их голоса приглушены стеклопакетами и годами. Я не чувствую тяжести ранцев—только лёгкую тошноту от того, как время зацикливается на этой дате, словно пропущенная грампластинка. В моей кружке остывает кофе. Я пью, и горечь растекается по нёбу, как чернильная клякса на чистом листе.Сегодняшнее утро пахнет мокрым асфальтом и чужими воспоминаниями.

Вчерашняя строчка застряла в горле, как кость.«Как словно»—лишнее «как», что вписалось в стих без спроса, будто трещина в стекле, через которую теперь дует.Я пыталась стереть его, но буквы впились в бумагу корнями, будто знали, что именно эта ошибка—сделала его настоящим. Воздух сегодня плотный, словно насыщен невысказанными извинениями.Я шепчу их в стену:«Прости за лишнее "как", за неровный шов между смыслами, за то, что реальность всегда просачивается в текст через щели неточностей». На столе лежит тот самый листок.Строчка «как словно» обвелась красным—будто рана, которую я сама себе нанесла. Но если приглядеться, вокруг неё выросли новые слова, проросшие из ошибки, как грибы после дождя.

Холод в комнате стал густым, как желе. Я протыкаю его пальцами, и он медленно колышется, оставляя на коже следы. "Реальность—это шов, что расползается, И из трещин выползают мотыльки-сомненья. Я ловлю их ладонями,а они рассыпаются, Оставляя на коже отметины—как словно карта забвенья." На столе лежит яблоко. Оно идеально круглое, красное, но когда я прикасаюсь, кожица сморщивается, превращаясь в бумагу с написанными на ней чужими мыслями. Тени на стене шепчутся. Они спорят о том, что реально, а что нет. Одна утверждает, что я—лишь сон другой вселенной. Вторая смеётся и говорит, что всё вокруг—лишь плод моего воображения. Я прислушиваюсь, но не могу понять, кто из них прав.

Реальность отслаивается, как старая краска. Под ней—что-то гладкое, холодное, похожее на экран мёртвого телевизора. Воздух стал вязким, как сироп, и я проваливаюсь в него медленно, как в воду. Предметы теряют вес. Чашки парят над столом, книги перелистывают сами себя, а тени отрываются от пола и уплывают в углы. Время заикается. Секунды повторяются, как заевшая пластинка. Я уже не помню, сколько раз видела, как потолок плавится, стекая каплями на пол. Они застывают стеклянными слезами, я собираю их в карман—на память о том, чего не было.

Электронный шум въелся в виски, как навязчивый гул проводов. Соцсети—это бесконечный карнавал чужих масок, где каждый кривляется в свете экрана, а за ним—пустота. Уведомления звонят, как будильники в доме сумасшедших: срочно, немедленно, посмотри, прокомментируй, поставь лайк. А потом—тишина, густая, как смог. Хочу вырвать штекер. Выключить всё. Чтобы тишина стала не отсутствием сигнала, а пространством. Чтобы ветер в окне заменил ленту новостей, а треск страниц книги был громче, чем вибрация сообщений. Уже отключила уведомления. Навсегда. Первый вздох за год без синего света экрана. Воздух пахнет не перепостами, а дождём.

Время стёрлось, как рисунок мелом на мокром асфальте. Вчера длилось неделю.Неделя растянулась в месяц. Месяц расплылся в полгода. Полгода превратились в год. Год растворился в пятилетии. Пять лет—в вечность. Календарь на стене смялся в гармошку. Числа поползли друг на друга, сливаясь в серую массу.Я пытаюсь отклеить вчера от позавчера—под ногтями остаётся липкая плёнка. "Я ищу себя в лабиринте времён, Но даты смешались в пятнистую тень. Память—как пепел, что вылижет ветер, Оставив во рту привкус мёртвых людей." На столе—чашка с чаем. Он остыл за минуту, которая длилась сутки. Я пью его неделю.На дне—осадок из воспоминаний, которые не могу датировать. (Может сделать пост с длинным стихом?)

Плесень на стенах сплела новые узоры—карту мест, где я не была. В углах завелись пауки-архивариусы. Они ткут сети из моих невысказанных слов, заворачивают их в шёлк и вешают под потолок, как архивные папки. "Безмолвие плелось паутиной у рта, А мысли грызли тишину, как голодные крысы. Я снова здесь—рублю плосты немоты, Чтобы найти хоть что-то тленнее мыслей." Воздух густой, как сироп из забытых дат. Дышу медленно—в лёгких оседают частицы пыли с надписями «надо сделать» и «в другой раз». Они склеиваются в комок, который я ношу за грудиной. Сегодня зеркало показало не моё отражение, а чернильное пятно с краями из прожилок. Оно пульсировало в такт стиху, который я так и не дописала.

Чернила в венах превратились в пыль. Пальцы забыли изгибы букв, язык оброс паутиной. Каждый день говорила себе: «Завтра». Завтра становилось вчера, а страницы блокнота слипались в немой укор. Сегодня нашла ваши фрагменты с апреля. Пустой утерянный—ваше «круто» светилось в темноте, как забытый маяк. Strikalo—ваши слова прорастали сквозь толщу недель, напоминая: кто-то ждёт. Кто-то читает. Кто-то верит, что мои буквы—не просто крик в пустоту. Приятно. Стираю пыль с клавиатуры. Буквы стиснуты, будто спали в кулаке все эти дни. Выдыхаю. Возвращаюсь. Не потому, что могу—потому, что ваши слова стали кислородом. Спасибо, что ждали. Даже когда я сама перестала. Сегодня к сожалению без стихов.

Три луны пролетели сквозь запылённое окно. Чернила в ручке свернулись мёртвым червём. Страницы блокнота срослись в камень — пыталась разбить ложкой, остались лишь царапины-слёзы. В зеркале тень забыла очертания букв. Рот — шов, губы — нити, стянутые молчанием. Даже часы перестали тикать, боясь нарушить коросту немоты. Но сегодня в венах зашевелились осколки стекла. По локоть полезли вверх, царапая: «Выпусти». Взяла нож. Разрезала кожу на запястье — вместо крови поползли строчки. "Молчание — яд, что съел голоса, Время слепило из боли глаза. Но трещины в коже кричат: «Довольно!» Рвутся наружу чёрные слова." Чернильные капли стекают на пол—рисуют карту обратно в ад. Я снова вернулась.

Потолок дышит спорами плесени—чёрные точки прорастают в геометрию распада.Рисую между ними линии: получается созвездие «Никогда». В раковине кипит вода без огня.Пузыри лопаются, рождая микроскопические крики.Собираю их пипеткой, закапываю в глаза—зрение становится острее.Теперь вижу, как стены выделяют слизь в такт моим мыслям. Кровать проросла корнями в пол. Древесина пульсирует, перекачивая соки из «спала» в «бодрствую». Постельное бельё превратилось в хитиновый панцирь — каждое движение сопровождает звук ломающихся крыльев. Зеркало в прихожей покрылось кристаллами инея.Они растут в форме букв.Если долго смотреть, складывается слово «исход».Но я знаю—это просто узор от моего дыхания.

Обои пузырятся мозолями. Под ними — стена, изъеденная молью временных меток. Засовываю пальцы внутрь, вытаскиваю комки штукатурки — они пахнут школьным коридором и апельсиновым фонарём. Ногти на левой руке стали прозрачными. Сквозь них видно капилляры, сплетённые в руны. На правой — чёрные, как скобки, зажимающие пустоту между. Вентилятор вырезает из темноты снежинки. Они тают на полу, оставляя лужицы с отражением звёзд. Пью их на завтрак. В желудке — карта созвездий, которых нет в атласах. Книжная полка согнулась под весом несбывшегося. Тома «Если бы» и «А вдруг» придавили «Сейчас» — оно хрустит, как панцирь жука под каблуком.