Litost

У меня все прекрасно :)

Видишь ли, восторг — это вспышка, это кризис, это выход из себя, чтобы полнее воспринять то, что вывело тебя из равновесия, а восторгов атараксических я не понимаю, по всяком случае, это что-то другое, это сосредоточенность или духовное обогащение, как тебе угодно, но не восторг, я не могу по-настоящему полюбить человека, не способного во всякий час дня или ночи ошалеть от радости, узнав, что в кинотеатре на углу идёт фильм с Бастером Китоном.

What reality was ever made by realists?

Теперь все будет хорошо.

В самые трудные дни зимы,
жестокие и холодные,
как затупившееся лезвие косы,
пришли слова ко мне
и горечью осели в сердце.
Словно северный ветер
жутко завывал над болотом
и чисто подмёл кочки,
и тогда стала видна замёрзшая клюква,
горькая и матово-красная,
как будто небо капало кровью.

Ни одного сколько-нибудь связного суждения, ни одной отвлеченной мысли человек не выскажет без того, чтобы не выдать себя с головой, бессознательно не вложить в них все свое «я», не передать символически лейтмотив и исконную проблему всей своей жизни.

черные слёзы заката -
мел по сравненью с моими.

Быстро надвигались сумерки. Легкое сияние зари, ненадолго оживившее затянутое тучами небо, уже угасло, и природа погрузилась в то переходное состояние – тусклое, мертвенное и печальное, – которое предшествует окончательному наступлению ночи.

я действительно устал от боли, которую слышу и чувствую. я устал от того, что постоянно куда-то иду, одинокий, всеми покинутый. у меня никогда не было друга, который составил бы мне компанию, сказал, куда мы идём и зачем. я устал от людей, которые так ненавидят друг друга. их мысли режут меня, как осколки стекла. я устал от того, что часто хотел помочь и не смог. я устал от тьмы, которая окружает меня. но больше всего устал от боли. её слишком много.

В самом начале разрыв любви ощущается с потерявшей веру агрессивностью. Начинается копание в прошлом, бередятся раны, в память беспощадно всаживается нож. Другой есть моя неудача жить, подтверждение моего одиночества, мой ад. Возможно, сражается и он сам, бьется, живет своим леденящим одиночеством. Одна малейшая нежность с моей стороны, одна ласка или нежное слово могло бы воскресить его. Однако в его лице я вижу только свою собственную пустоту, и единственно, что говорит мое сердце, - это жалоба: а кто меня любит, кто сможет измерить мою собственную нужду и скорбь?

Может быть, под ярким солнечным светом цветы зла у него в мыслях завянут и все станет возможным.

прости меня
не человек но пища
награда нелинейного ума
прости меня
кто жаждет тот не сыщет
знай про любовь
и не люби сама

но будь светла
передавали вкратце
мы встретимся
немая благодать

и ничему уже не разорваться
и нечего тебе совсем сказать

Литературность ужасна; литературность души, литературность жизни. То, что всякое переживание переливается в играющее, живое слово: но этим все и кончается, - само переживание умерло, нет его.

все чаще ловлю себя на мысли, что мне перестало быть интересным прослушивание музыки. классическую же слушать больно. скоро, наверно, я выкину наушники. раньше у меня были светлые чувства, друзья, любовь - а теперь ничего, все человеческое кажется пустым и бессмысленным. по-моему пробудить во мне хоть что-то способны только книги.

Относительно греков в одинаковой степени верно и то, что они имели историческую предпосылку вне себя, и то, что они произошли из самих себя; эта предпосылка, постигнутая в форме мысли, представляет собою восточную субстанциальность естественного единства духовного и природного. Произойти лишь из себя, быть внутри себя, — вот другая крайность абстрактной субъективности, когда она еще пуста или, вернее, когда она себя опустошила; это — чистый формализм, абстрактный принцип современного мира.

один из тех дней, когда я особенно чувствую изолированность. я всегда была одна, и я всегда буду одна - ни один человек не в состоянии зацепить меня достаточно сильно, чтобы я осталась. привязанности, что случались со мной в ранней юности сыграли роль карты, которая привела к пониманию, что мои чувства никто не в состоянии их разделить (причина в глухоте окружающих) к тому же, во мне никогда не было ненависти к себе, просто дисгармония и нелюбовь, что чередовали друг друга много лет подряд, и все это привело к тому, что в ответ от тех, кто вызывал во мне чувство, я получала ровно то, что чувствовала к себе - нелюбовь и безразличие. в конце концов, я осталась совсем одна.

Все начинается со смутного понимания, волны удушливой эмпатии всем самоубийцам, отщепенцам, маргиналам и помятого вида профессорам. Добродушные и упитанные университетские работники в разряд последних не входят, не потому, что люди они дурные, а потому, что к ним придется обратиться чуть позже, когда уже придешь к бесцельности страдания. На первых порах интерес вызывает все болящее, кричащее, Новалис, Гельдерлин, Вертер, поклонение отрешенности и попытки бороться с нею же.

Какое-то неумение обращаться со всем, что дано, невозможность повернуть ситуацию в свою сторону, использовать, подстроиться, работать двадцать часов в сутки. Ни бережного отношения к вещам, ни бережного отношения к себе, инструмент, которым я бегаю, разговариваю, сплю. Уложить себя спать: ритуал, удивление - зачем это нужно, зачем нужно все.

Невозможно так больше.

Я понял, что каждому из нас даны только осколки истины и бессмысленно спорить, чей осколок больше. Прав тот, кто понимает свое ничтожество и безграничное превосходство целостной истины над нашими детскими играми в истину.

Вместо "возлюби врага своего" - возлюби того, кого любимый тобой любит больше, чем тебя.

Интересно, что было бы, встреться я с этим человеком при каких-нибудь других обстоятельствах? Страх, настороженность, неприязнь – все это давно отступило, я украдкой смотрела на него и ощущала только необъяснимую тоску, какую обычно испытываешь, глядя на вечерний пейзаж в последний день летних каникул, – тоску по чему-то невероятно прекрасному, которое вот-вот уйдет, а ты не в силах его удержать.

Лежу в постели – сейчас. Чувствую под боком льняную простыню, нагретую до температуры тела, слегка помятую. Я один, рядом нет никого. В груди уже не болит. Я не чувствую ничего. Вообще ничего. Мне хорошо.

мне холодно.

Когда ты говоришь с реальными людьми – с людьми без раздутого самомнения и не стремящимися тебе что-либо втюхать, – порой бывает, что человек полностью раскрывается перед тобой, и между вами возникает глубокая и всеобъемлющая близость.