Litost

Я понимаю, сейчас в это поверить трудно, но подлинному художнику нужна тьма. Она наделяет его властью. Скрывает его. Чем меньше мир знает о нем, о его местонахождении, о его природе и тайных методах, тем художник сильнее. И чем больше банальностей о нем мир съедает, тем мельче его искусство, тем оно суше, а в конце концов усыхает вовсе, съеживается, и получается не искусство, а какое-то маршмеллоу, с молоком за завтраком пожевать.

Это и есть абсолютная внушаемость. Человек слышит не то, что для него важно, а то, что звучит громче. Он становится неспособным сделать выбор между вещами, которые имеют для него значимость, и вещами, которые к нему отношения не имеют. Полная свобода подразумевает отсутствие собственного мнения. Если собственного мнения нет, принципиальным становится мнение чужое.

Я отодрал открытку и перевернул. На обратной стороне адреса не было, только три слова от руки.
«Скоро ты приедешь».

Ибо, если человек любит благородной любовью, он познает любовь через жалость, не ведающую утоления, и доверие, не знающее слов, и сочувствие, не ведающее конца; если же любовь его - низка, то дано ему познать ее в неистовстве ревности, внезапности ненависти и неизбывности желания; но так ли, иначе - она является ему, скрытая под покровом, и никогда не познает человек любви в чистой ее наготе.

Когда так любишь и теряешь, исцеление невозможно.

вот глаза твои руки твои сердце твое
необходимо от них отказаться
необходимо выплакать их
необходимо придумать их заново

И вообще не имеет смысла судить об истине на том основании, что окружающие нас вещи явно изменяются и никогда не остаются в одном и том же состоянии. Ибо в поисках истины необходимо отправляться от того, что всегда находится в одном и том же состоянии и не подвергается никакому изменению. А таковы небесные тела: они ведь не кажутся то такими, то иными, а всегда одними и теми же и не причастными никакому изменению.

Не всякое нарушение порядка приводят к преступлению. Один час не похож на другой, а уж души людей - тем более. Но особенное - это только обманчивый верхний слой. Внутри у всех живых созданий - одна и та же теплая тьма. Сплин ничем не хуже разума. Изящная речь так же пригодна для общения, как грубая. Когда солнце скрывается за тучами, погода меняется: ветер превращает светлое озеро в серо-зеленое чудище.

...я всегда думала, что на земле существуют разные союзы и что, помимо семей, объединённых по принципу крови и воспитания, существуют семьи случайные — это люди, в которых смутно узнаёшь своего родственника, ровню, друга, любовника, словно их в ходе веков несправедливо разлучили с вами, хотя вы и жили одновременно, только не узнавали друг друга.Это не то, что называют родством душ или тел, это родство, состоящее из молчания, взглядов, жестов, смеха и сдержанного гнева, такие люди задевают друг друга или веселятся по тому же поводу, что и вы. Вопреки распространённому мнению, их встречают не в молодости, а чаще всего позднее, когда на смену желанию нравиться приходит желание понять.

мне стало легче.

And stare at me always telling me there was no need to rush with my ice cream, we might still find time to walk up to abandoned castle if I wished. The castle by night overlooking the faraway lights on the mainland of our favorite spot, and both of us would sit silent along the ruined ramparts to watch the stars. He called it “making memories” for “the day when”, he’d say. “What day?” I’d ask, to tease him. “For the day you know when”.

Я просто страж покоя. И не моя вина, что покой хранит лишь сила.

У тебя такие глаза,
Будто в каждом по два зрачка,
Как у самых новых машин.
По ночам из шоссе в шоссе
Пролетают машины, шумя
Двумя парами фар.
У тебя двойные глаза,
Их хватило б на два лица,
И сияет весь океан
От помноженных на два глаз.
Понимаешь, твои глаза -
Двух земных полушарий карта,
Ты когда закрываешь их,
Погружается на ночь экватор.
А когда их прошу открыть я,
В них два полюса голубых
В миг открытья.

Для чего люди молятся Богу, Кендалл? Никогда этого не понимал. Господь любит нас. Мы венец его творения, как мой паук; мы – возлюбленные его… И все же пред лицом смертельной опасности мы молим его пощадить нас! Но не стоит ли нам молить о пощаде не Бога, а того, кто с самого начала желал нам зла и уж точно не поступится возможностью нас уничтожить? Не молимся ли мы… не тому? Нам следует искать милосердия дьяволова, а не божьего.

Я помню это как сейчас. Кусочек чистой радости, будто осколок сна, не тронутый логикой, не потревоженный реальностью. В этот миг почти верилось, что мы будем жить вечно. Все ушло — и мать, и отец, и даже Франческа. Там, в лесу, мне предстало нечто, и, хотя не было никакой надежды это догнать, оно останется со мной до самой смерти.
— Я люблю тебя, Леон, — шепчу я про себя, продираясь сквозь заросли.
И больше ничего мне не нужно.

И однако, как говорит Камю, мы должны представить себе Сизифа счастливым.

И все же это было счастье. И для цветения этого счастья не нужно было постоянного присутствия Леона; достаточно знать, что он поблизости. Благоразумие и терпение, вот что нужно. Сверх прочего, было ясно, что нельзя навязываться, надо скрывать свои чувства под маской шутливости и в то же время изобретать новые способы тайно боготворить его.

Человек нуждается в драматизме жизни и переживаниях; и если на высшем уровне своих достижений он не находит удовлетворения, то сам создает себе драму разрушения.

Счастье никогда не было важно. Проблема в том, что мы не знаем, чего мы действительно хотим. Мы не становимся счастливыми, когда получаем то, чего мы хотели. Только когда мы мечтаем об этом.

Мое одиночество не нарушали: никто не отваживался зайти так далеко. Птицы прилетали на эту запретную землю и улетали — и ничего им за это не было. Потом из-под ограды с важным видом появился кот и уселся, облизывая лапу. И ничего.

Страсть и безумие стояли рядом задолго до классической эпохи, стоят сейчас и, по-видимому, будут стоять и впредь.

Жизнь — это долгое падение. Главное — уметь падать.

Берегите любовь. Путь она будет вашей самой прекрасной победой, вашим единственным устремлением. Когда уходят люди, после них приходят другие. После книг будут другие книги. После славы — другая слава. После денег — ещё деньги. Но после любви остаётся только соль высохших слез.

непостижимое одиночество.

Также я знаю, что будет,
если полгода читать одну и ту же книгу,
если каждый день по пути на учёбу слушать одну-единственную песню,
каждый день перед сном читать одно и то же стихотворение –
они пустят в тебя корни,
и ты всё поймёшь о поэзии, языке и музыке,
потому что увидишь весь перечень слов,
из которых было выбрано каждое слово, весь перечень нот,
всё, что могло быть выраженным –
весь опрокинутый лес.