Школьница

Когда все мои чувства притупятся, весь мир исчезнет для меня, и я буду стонать в смертельных страданиях при приближающейся кончине, Иисусе милосердный, помилуй меня.
Когда последнее биение сердца будет принуждать мою душу оставить тело, приими это как святое нетерпение скорее воссоединиться с Тобою, и тогда, Иисусе милосердный, помилуй меня.
Когда душа моя с последним дыханием покинет навсегда этот мир, оставляя тело бледное и безжизненное, приими это разрушение моего существа, как поклонение, должное Твоему Божескому величию, и в эту минуту, Иисусе милосердный, помилуй меня.

Просто красивая католическая молитва о доброй смерти. Ничего необычного.

Lets me face this, let me sleep, and when I wake up
Let me breathe
Какая-то странная разбитость после последнего сообщения Макса переросла в выжженную пустыню души и сердца, лишая меня начисто каких-либо сил. Какого черта именно сейчас? Мне казалось, я смогла отпустить из своего сердца все чувства, что меня связывали по рукам и ногам и почувствовать хотя бы намек симпатии к тому, кто меня, наверное, даже любит.
Оказывается, это просто - не любить в ответ. Оказывается, это не больно отдаваться тому, чьего лица я не вспомню уже через час разлуки.
Но как, оказывается, паршиво смотреть на того, кто никогда мне не принадлежал и не будет и чувствовать себя предателем своих же чувств к нему.

Последняя карта ложится на импровизированный стол, а я уже инстинктивно напрягаюсь. Это конец, это мой последний проигрыш.
Отвожу взгляд, затягиваюсь ментоловым дымом. Мне даже не надо смотреть на карту, чтобы знать, что я проиграла. Где-то сбоку ухмыляется неизвестный.
Проверяем веревку и удавку. Выглядит вполне надежно, бояться нечего, но я боюсь. В лучшем случае, сломаю шею. В худшем меня ждут самые худшие семь минут моей жизни. Семь минут.
Встаю на раскаченную табуретку, поправляются волосы - что толку? - надеваю петлю на шею. Мне не страшно. Больше не страшно.
На пол падает тлеющий окурок, следом - табуретка.

Ночью неизвестный предлагал сыграть в карты на право повесить проигравшего.

Loyalty
Такое чувство, что то, что я сейчас делаю - сплошное предательство. Предательство себя, своих ценностей и мечт, предательство своей личности, привязанности. Моя мать говорила мне, что нет смысла обвинять кого-то в предательстве - просто человек перешел на новую ступеньку и может себе позволить изменить прошлому себе. Видимо, я не могу.
Я предала все, что только могла - свои интересы, свою семью, свою любовь, и ради чего? Ради того, чтобы жить дальше, не заботясь ни о чем? Но мне стало лишь хуже от этого.
Несомненный + учёбы в том, что ты хотя бы учишься. А сейчас? Что я могу сделать сейчас?
Устроиться на работу? Перепоступить в университет?
Хотя бы справиться с собой?

С губ слетели, словно черти,
Два вопроса...
Рассказать тебе о смерти?
Это просто.

Вкус вина в густой отраве
Тает плавно...
Ты покинешь мир во славе,
Я - бесславно.

Спорить, кто чего достоин,
Бесполезно.
Ты умрешь в бою, как воин,
Я - исчезну.

И не вижу, мог я где бы
Ошибиться:
Для тебя - костер до неба,
Мне - гробница.

Не изменит судеб сущий
Ни на волос:
Ты - реален, ты - живущий,
Я - лишь голос...
©
Брин Мирддин, Скади.

Минута тридцать. От Петроградской до Горьковской минута тридцать.
Она не посмотрела на него, но она смотрела на его искаженное отражение в окошке. Или же она смотрела на надпись "Не прислоняйтесь". Или на рекламу. Или в пустоту. Он что-то промямлил в ответ. Она даже не обернулась, выходя на станции, удовлетворённая, видимо, простым пожеланием хорошего дня.
Минута тридцать.
Это последняя минута и тридцать секунд, что Лю обнимает меня, почти нежно прижимая к себе. Наверное, это конец. Последняя минута тридцать существования меня и его, существования нас вместе.
Он ещё не знает об этом. Ещё два месяца, да?
Я солгала, прости. Им лучше не быть.
Лучше это были бы последние минута тридцать.

Сначала это происходит спонтанно. Просто по волшебству в руке оказывается бритва, а перед глазами - чистая кожа, неприкрытая куском ткани. И под кожей точно есть вены, виден их рисунок, точно есть кровь, можно почувствовать ее привкус. Острота боли наполняет каждую клеточку вместе с чувством неотрицаемой жизни, что течет по всему телу.
И потом, на второй раз, все еще интерес владеет разумом. Почему нет? Всего один порез, честно, он заживет.
И в следующие разы все повторяется.
И снова бритва. Или уже канцелярский нож. Маникюрные ножницы, самое острие кухонного ножа. Это не остановить. Это становится сильнее.
Наверное, настало время признать это болезнью, когда все тело украшено тонкими шрамами

Smiled and said 'yes I think we've met before'
Думаю о времени, что у нас осталось.
Это я сказала, что мы не продержимся больше полугода. Просто в один момент почувствовала, что этот срок надо обозначить, надо поставить перед фактом существования конца, достаточно близкого, и оттого пугающего.
На самом деле, я не жалею об этом.
Не жалею о том, что согласилась встречаться с ним, не жалею, что теперь мой интерес постепенно уходит, а время все еще висит дамокловым мечом. Скоро веревка порвется, меч упадет, песок времени закончится.
И мы продолжим жить дальше, долго и счастливо, вот только делая вид, что мы не знаем друг друга.
И это к лучшему.
И так правильно.

Кажется, прошла целая вечность с того пятничного вечера. Это была пятница? Наверное. Не помню. Дни сливаются в один, и он слишком длинный для меня.
Эта жизнь на грани неизвестного.
Мы сидели на скамье в парке. Ему было холодно, я чувствовала это. Но я не могла ничего поделать с этим.
За скамьями парковка, на которой расположился БургерКинг - один из филиалов впаривания людям жира по слишком большой цене здоровья. И играла музыка.
Я не подпевала, хотя прекрасно знала слова. Я столько раз засыпала с мокрыми глазами под именно эту песню, и вот мягкий и улыбающийся мужской голос поет о недостатках, о дыре в его душе.
И все это слишком отдает приторностью слащавых мелодрам.
Я жду конца и титров.

Никогда под одним зонтиком еще не было так одиноко.
Вы встречаетесь с людьми, вы жмете их ладони, вы улыбаетесь в ответ на их улыбки, вы смотрите в чужие глаза, целуете чужие губы, пока чужие руки ненавязчиво прижимают к чужому телу. И что вы при этом испытываете? Это чувство вы и зовете так напыщено и важно "любовь"? Или это что-то меньшее? Привязанность?
Это была ваша инициатива или вы просто согласились, потому что смотреть в эти глаза и на эти губы и не целовать их - выше ваших сил?
Когда вы перестали вжимать в пол педаль тормоза и наконец нажали на газ?
Почему вы это сделали?
До сих пор не знаю, что меня с ним может связывать. Скука? Влечение? Интерес? К нему или к его тайнам?

Bang bang, et ce bruit-là
Bang bang, je ne l'oublierai pas
В любви есть проигравшие, как и везде. Чаще всего, это люди, которые первыми признаются в том, что влюбились. В том, что привязались. В том, что стали слишком близки. Инициатива идет от них, потому что они проиграли.
Вы задумывались хоть раз, как часто вам проигрывали в этой игре на отношения? Не спорю, в отношениях как таковых не может быть проигравших. Но в тот период, когда между партнерами только обычная дружба, проиграет именно тот, кто посмеет ее разрушить своими чувствами. Они ведь вполне могут быть неразделенными. Их ведь вполне могут уничтожить.
Ими вполне могут убить.
Bang bang

Чувство объятий холодного металла не покидало меня до самой квартиры.
Что для меня смысл жизни? Другие люди? Что мне с них? Всего лишь чужие тайны, мысли, слова, черты характера. Это все не мое, и никогда им не было. Так, поносить на время, а потом сбросить, как кожу ящерицы.
Что для вас другие люди? Чужие взгляды на жизнь, чужие глаза, сердца, души? Вы идите в них свое отражение, свои мысли, свои чувства. Вы смотрите чужими глазами на себя, не более того.
Мне не на что смотреть чужими глазами.
Смысл жизни обычно в том, чтобы жить своей жизнью. Питаться своей едой, наслаждаться своими впечатлениями, чувствовать свое тело. Быть собой.
А если себя нет. Что тогда?
И молчание.
Свое? Чужое?

Кошка хочет курить.
Возможно, внутри меня, как и всякого другого человека, есть что-то, что еще не сломалось, что еще не способно сломаться, но уже вот-вот. Внутренний стержень, опора, которая есть у всех когда-либо живших на этой земле. И эта опора способна вынести наши хрупкие тела из передряг. Мне остаётся на это надеяться.
Не спасает и Лю с его историями, не спасает Таф или группа. Моя замечательная группа. Наверное, я буду скучать по ним. Наверное, они будут меня помнить.
И каждое утро я открываю глаза, и каждый день все идет сначала, но я справлюсь. Наверное.
Я остаюсь стойкой снаружи, хотя сердцем я уже прижимаюсь к чужому телу, способному согреть и защитить меня. Хоть один раз.

Утром, которым мы умрем.
Бритва ложится в ладонь почти привычно. Тупыми лезвиями срезаю кожу со своих запястий и ребер, иногда выдирая целые куски. Тонкие ручьи крови разбавляются водой. Своего рода багровые реки.
В пустоте и безразличии. Меня окружают другие такие же пустые и безразличные призраки, миражи чужих жизней. Они не хотели умирать, и вот они тут. А я хотела. И вот я с ними. Они ненавидят меня, презирают, но меня это не волнует. Я уже мертва. Они тоже.
Среди них есть молодые, есть старше, есть совсем дети. И вот она я. Жалею ли я? Нет, мне все равно, я же умерла. Опускаю глаза и смотрю под ноги. Коты. Когда-то живые коты теперь здесь. В маленьком Мертвом мире.

Так страшно умирать второй.
Мне страшно, и страх вновь овладевает мною всечленно, ежесекундно становясь все больше и больше. На самом деле, я боюсь боли, боюсь умирать от боли. Боюсь, что это пройдёт лишь со смертью. А дальше?... Второй круг? Лимбо? Реинкарнация? Что будет со мной, когда это окончится?
Ведь, знаете, я на самом деле боюсь, безразлично выпустив очередную порцию дыма из легких, шагнуть под колёса автомобиля. Или из оконной рамы навылет. Из моих вен потечёт грязная и чёрная кровь, она оросит землю, по которой я вряд ли уже пройду, цокая каблучками. Закрою глаза, чтобы никогда не увидеть этого неба. Никогда не вдохнуть воздуха.
Ты, конечно, сразу в рай, а я не думаю, что тоже.

Суицидальные настроения.
Голубое небо с прожилками белых облаков. От голубизны слизятся глаза. Где-то там дыра из белого золота - солнце. Хватит ли на небесах места для всех душ?
Хватит ли там места для меня?
Птицы ненавязчиво щебечут. Поют ли они свои погребальные серенады для других птиц или для себя? Они ведь тоже умрут.
Сегодня прекрасный день для судьбоносной встречи. Встречи со своим концом, со своим непризнанным божеством, со смертью.
Будет ли смерть благосклонна ко мне в этот замечательный день? Оскалит ли свои зубы в дружелюбном подобии улыбки?
На краю пустоты я смогу справиться с мыслью о том, что я дошла до самой последней точки в моем жалком существовании?
Пожалею ли я об этом?

Есть сны, которые сопровождают в течение определенного время, есть - в течение всей жизни, есть те, которые забываешь поутру, есть те, которые помнишь. Есть сны вещие, есть просто бред, перемолотый подсознанием, есть кошмары. И среди кошмаров есть те, которые ты хотел бы забыть, но которые цепкими пальцами держат твоё сердце и не дают забыть. Те самые кошмары, из-за которых вспоминаешь своих Богов с молитвой - лишь бы не сбылось. Лишь бы пронесло.
Такие кошмары снились и вам, не так ли? Они снятся всем, они хранятся глубоко внутри, но их невозможно забыть, не возможно улыбнуться и сказать, что их не было.
Они хуже маньяка, они рядом и не отпускают, сколько бы времени ни прошло.

Снова цикличность. Снился Макс.
Его объятия стали для меня вторым по значимости местом для успокоения души и всех подряд страхов. Первым стал Дом.
Теперь мне начинает казаться, что в этом Доме я нашла себя целиком и полностью. Я нашла себя для этих детей, для волонтерской службы, для прогулок и помощи, для простой жизни среди них. Это очень необычное чувство.
Приехав туда вчера, я вдруг почувствовала, что я вернулась домой. Вот то самое место, которое мне необходимо. Мне уже было плевать, успею ли я на пару, наваляют ли мне за это, встречу ли я кого-то в городе по пути в универ, - черт возьми, я дома.
Эти случайно сложившиеся обстоятельства жали мне Дом, теперь главное держаться за него.

По поводу страхов.
Можете называть меня ванилькой, отбирать у меня сигареты и кружки с Терафлю, но для меня страшнее собственной смерти только смерть близких людей.
Знаете, здесь тоже бывают оговорки.
Смерть может быть разной - медленная и мучительная или быстрая, молниеносная, та, которую даже не почувствуешь. И если вдруг кому-то выпадет второй случай, я буду рада.
Мы все умрем, таков закон всего живущего. Но гораздо легче умирать одномоментно, а не растягивать удовольствие на несколько дней, недель или даже месяцев.
Самый большой страх для меня - видеть умирание близкого. Видеть, как он угасает, каждую чертову минуту умирая все больше.
И мне не страшна моя смерть. Я всего лишь умру.

Через несколько часов опять к детям.
Что странно, этих детей я люблю гораздо больше, чем всех тех, которые меня окружают. Все таки ребенок ребенку рознь.
Дети из Дома совершенно другие. Они искренние, они чистые, им многого и не надо - любовь, забота, куча специального оборудования, которое чёрт знает когда доставят. Ничего особенного. Зато они не задираются со зла, не делают умышленные пакости, не вредят из чистой вредности. Ведь именно так делают обычные дети. Ведь именно поэтому я их и терпеть не могу.
Дети из Дома бескорыстны, они вряд ли вообще знают, что такое корысть.
Они просты, как амебы, и в этой простоте они вызывают симпатию. В этой простоте они - это они.

We still love you.
По крайней мере, я поняла, почему в округе не было ни души.
Чувства смазаны, одно накладывалось на другое, стирая, утрамбовывая, смягчая, и ничег о яркого за собой не оставляя.
Маленькие ручки, взгляды, не похожие на иные. Они сами не похожи на других, но только в физическом плане. Им хочется того же, чего и другим. Они нуждаются в любви и ласке, им нужно внимание и понимание. Они готовы дать в ответ еще больше, чем ты даешь им. Только попроси, только осмелься подойти к ним достаточно близко. Они тоже люди.
Выходя за территорию, волонтеры курили. Школьники плакали. Родителей не было.
Где-то за километры - человечество, а за оградой - свой маленький мир.
И мы в нем.

Луна во Льве.
Когда-то давно я, вдохновившись циклом М.Фрая, мечтала о мире, где каждый вновь появившийся на свет человек был бы воплощением воображения какого-нибудь маленького забитого Вершителя или Демиурга. Конечно, последние к моменту появления их персонального идеала были мертвы уже долгие столетия, но факт остается фактом. Потом эта мысль как-то потускнела и стерлась из моей головы на длительный промежуток времени.
Если бы вас выдумали, то, как вы думаете, каким бы был человек, из чьих мыслей вы выскользнули в этот мир тенью, постепенно материализуясь? Как часто этот человек бы думал о вашем образе, как мелко он проработал детали и что пустил на самотек?
Если вас выдумали, то кто?

Куда не брось свой взгляд, всюду эти псевдопсихологи, пытающиеся понять, а что, а как, а почему. Некоторые проецируют ответы на эти вопросы на себя, другие просто складывают в копилку и иногда вспоминают, третьи сравнивают и анализируют, систематизируют знания. К какому типу отношусь я? Чёрт его знает.
Все, все они до единого считают, что им это надо, знать других, знать психологию - это то, чего им не хватает. Возможно, так бы и было, будь они чуть выше себя любимого, будь они чуть другими.
Лю в чем-то похож на меня. При помощи мимикрии он подстраивается под окружающих и узнает их. А потом проецирует знания на себя.
Таким образом он познает прежде всего себя, а потом и окружающих.

Вы чувствовали когда-нибудь несправедливость того, что вы это вы?
Вы чувствовали, что на вашем месте должен быть кто-то иной, лучше, краше, умнее, добрее, нежнее, чем вы? Вы чувствовали, что это не ваше место?
Вы не должны были родиться, а, родившись, выжить. Это должен был быть кто-то другой, чужой ребёнок, не родившийся из-за скорой смерти матери. На вашем месте мог бы быть ваш одноклассник, умерший под колёсами машины. Ваш сосед, которого унесла в мир иной чужая болезнь. Ваша милая подруга, ушедшая так рано самостоятельно, без чьей-либо помощи.
На ваше место в университете претендовали десятки, а на ваше место в жизни? Сколько их было, сотни, тысячи, миллионы?
Почему живы только вы?

And I'm fine.
Немного заторможенная реакция на все. Немного плевать.
Отчисление? Пусть. Долги? Ну и ладно. Нож в сердце? Не волнует.
Много всего уходит на второй план, смещается на третий. Мир обрушивается на мою голову, а мне на самом деле плевать, выстою ли я на этот раз под обломками чужого и своего неба. Это очень странное чувство.
Знание того, что все мы умрем, может быть полезным время от времени. А может и просто отравлять те оставшиеся дни до осуществления предначертанного.
Я умру. И не только я, все вокруг умрут. И та девушка, курящая на лестничной площадке, и Макс, и Арк. Все-все-все умрут. Бессмертных нет, они тоже умирают ежедневно, ежегодно, просто медленнее, чем обычные люди.