Школьница

Это была среда, 7 декабря.
Он любил меня. Он провожал меня до автобуса, он ждал меня в кофейне, он держал меня за руку и улыбался. Я тоже его любила, встречала с занятий, приезжала к нему, когда никого не было. Мы творили какую-то фигню и любили друг друга.
А потом его достала учеба, стали бесить люди. Стала бесить я. Он сказал мне об этом, когда я встретила его в очередной раз после учебы. Нас обогнали его одногруппницы. Я зажигала сигареты одну за одной, давилась дымом и собственным миром, отравленным любовью. Я прогнала его, когда он стал мёрзнуть, и осталась у урны, давясь дымом и слезами. А потом, не докурив, рванула за ним. Может, я бы успела спуститься к нему. Может, он ещё не уехал.

На третий день было тяжелее всего.
Встав за тридцать минут до будильника, я с трудом выпихнула Лю из кровати, а потом и из дома. На улице был мороз, и он вернулся с ведром воды, изрядно замерзший и уже задолбанный. Мы умылись и позавтракали. По пути на остановку даже не особо хотелось говорить, поэтому большую часть мы прошли молча. Курить тоже не хотелось - мы выкурили около трех пачек за последние сутки, и казалось, что запах табака въелся не только в кожу и волосы, но даже в кости. В рюкзаке плескались в початой бутылке виски.
Мы шли к остановке. Нас было двое, и отчего-то казалось, что у нас было такое небольшое, одно на двоих, счастье. Отчего-то казалось, что оно у нас было всегда.

17 дней.
Пила. Много и часто, пила, залпом и растягивая удовольствие, пила. И молилась о том, чтобы хотя бы запьянеть.
В Кофейне по (не)счастливой случайности встретила Лю. Он похлопал меня по плечу, и больше я не видела, не смотрела, не хотела смотреть, не хотела даже слышать его голос.
В жизни мы совершаем много косяков. Например, когда становятся очевидными связи между тобой и сторонним человеком, хочется верить, что этот человек поймёт, будет рядом, не бросит. И забиваешь на все, ведясь на поводу у собственных надежд. А потом думаешь, наверное, не стоило. Наверное, не тот это человек. Но связи, но судьба, ведь что-то такое было. А, может, хотелось верить, что было.
Самообман.

Бывало же такое, что Вам в какой-то момент становилось все_равно, Вы не заморачивались по поводу сигнала светофора, гудка машин, предупредительных выстрелов. А потом Вы не умирали. Судьба, смеясь, обводила Вас вокруг пальца. Вы не умирали, а Вам было все_равно.
Вы начинали день с сотни раз переставленного будильника, потому что Вам самим никуда не надо было. Социуму нужна была Ваша работа, желудку - еда, телу - контрастный душ, а Вам - ничего. Вы начинали такие дни со слез?
Вы чувствовали внезапный купол одиночества, который поделил Мир на две части - на Вас и всех остальных. И никто из второй части не мог перейти в первую.
Депрессия съедает Вас, будто Вы - единственный в ее рационе.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
Ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
Но забыть одну жизнь -- человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил. (С)
Снова апатия, круг замкнулся.
Наверное, стоит подвести маленький итог прошедшим... Скольки? Десяти? Восьми? Может, и того меньше, месяцам.
Не скажу, что они были прекрасными и расчудесными. Мы ругались, мы доводили друг друга из-за совершенно глупых пустяков, бесились, снова ругались, втаптывали в грязь и сверху еще плевали.
А потом мирились. И снова влюбленные глаза, теплые улыбки, нежные прикосновения и самые спокойные мгновения вместе, безвредные шутки, признания в любви. Это было. Просто было.

"Мы разошлись," - говорит он и смеётся. Смеётся, ещё больше смеётся. И улыбается мечтательно, обращает взгляд к небу.
"Но мы же разошлись," - говорит он, пряча в плаксивом тоне улыбку. Обычно в такие моменты он молчал. Лучше бы и дальше молчал, если честно.
"Мы расстались," - выдыхает он сигаретный дым с лёгким недовольством. Неудовлетворением. Раздражением. Мы расстались, какого черта я ещё здесь.
А ещё он шутит про бывших. Про меня. Раньше он всех поголовно бывших называл ебанутыми. То есть причудливыми, это не оскорбление в его понимании. Поэтому он пытается наверстать упущенное и оскорбляет теперь. Это гадко, в моем понимании. Ведь когда-то он их любил. Ведь когда-то он любил и меня.

Я верю в чудо, в магию, в волшебство, в Провидение, в существование чего-то эфемерного, воздушного, чего-то, что не принадлежит миру смертных. Мне это нужно, как воздух, как вода.
Он верит в закономерности, в войну, в людей, в человечество, в своё будущее. Он почти разучился мечтать и живёт, погрязая в своей обыденности по самые щиколотки.
Он верит - грядёт война, я верю, что где-то там будет девочка, которая отдаст свою жизнь, чтобы стать королевой своего вымышленного королевства и окунуться в золото, а не в собственную кровь.
Он - самый обычный, он курит, он пьёт, он материться, думая о насущном. Я тоже обычная, самая обычная, честно, но я надеюсь и жду хоть немного магии, хоть каплю чуда.

Знаете, говорят, будто человек, читая свои дневники за более ранние годы, себя не понимает, он смеётся над тем, что было важно для него в том возрасте.
Помню, я заводила дневник, когда мне было лет 14, потому что хотела хоть немного облегчить душу. Помню, как писала туда о том, как на меня кричала мать, какая я неблагодарная свинья, она все для меня делает, а я для неё - ничего.
Прошло 5 лет. И знаете, за 5 лет ничего не поменялось. Разве что кричу и плачу я, зато она все так же резво называет меня неблагодарной свиньей.
Она считает, будто я сама в себя такой выросла. Истеричкой, неблагодарной, свиньей. У меня нет сил с ней спорить, я захлёбываюсь слезами.
Лю простит меня за ещё пару шрамов.

И, задавленные бытом, мы таскаем по земле грехи свои.
Люди - твари. Это не мизонтропия, это факт.
Люди - животные. Они не меняются с течением лет, в них хорошего меньше, гораздо меньше, чем плохого.
Век назад люди убивали за идею, как и два века назад, как и тысячелетия назад, как и сейчас.
Люди - твари. Каждый человек, каждое "божье" создание - тварь.
Даже ты, даже я, даже человек, сидящий слева или впереди, все они - твари. Пора бы это признать.
Дирк говорит это прямо, и он прав. Лю считает, что Фил хороший, что он человек, он не такой. А я смотрю на Лизу. И понимаю, что Лю не прав.
"И потом, я виновата буду в чем?
Если этот парень станет убивать,
А вон тот пойдёт работать стукачем..."(с)

Есть такие места, которые привлекают лишь местных. Есть места, скрытые от глаз, и пройти в них можно лишь с помощью слухов и знающих это место наверняка. К таким, наверное, можно отнести и пирожковую. Раньше мы часто туда заглядывали, идя в кофейню, но после переезда мы были там впервые.
Боги, какой там владелец. Это словно вся милость, вся доброта мира, сосредоточенная в одном человеке. Вроде бы он даже не улыбается, немного нахмурен, но в каждом его слове - особое, душевное тепло. Он принёс с кухни два ещё тёплых беляша и две тёплые сосиски. Его чай с мёдом показался мне слаще и вкуснее того обычного чая с шестью ложками, что я пью.
Очень уютное местечко.

Это была зима. Конечно, зимой это было чисто номинально, какая зима возможна в городе-миллионике, особенно в Питере. Но было холодно. Можно было выпускать пушистые облачки пара, а ходить без колготок было чревато. Что уж говорить о ходении без куртки. Однако таким я его впервые и увидела. В потрепанной шапке и шарфе из одного комплекта, в пиджаке университета. Он стоял у самого входа. Я не запомнила его имени, хотя его повторили не раз и не два. Спросила, не найдётся ли у него чего-нибудь для меня. Не нашлось. Мы мило поулыбались друг другу, я, дрожащая, спустилась обратно, пожелав ему долго не мёрзнуть. Он, продрогший, остался.
Мне хочется верить, что он тогда улыбнулся мне вслед.

Мне хотелось бы быть сильнее.
Мне хотелось бы один раз взять за горло старосту, чтобы она больше не смела даже заикнуться о насилии в сторону "врачей-убийц". Мне хотелось бы проучить ту девушку, что когда-то разбила сердце дорогому Лю своей изменой. Мне хотелось бы остановить того мужчину, что прижал к стенке девушку и не отпускал ее, несмотря на ее истерику. Мне хотелось бы взять за руку каждого из тех мужей, что считают себя достойными писать дурацкие законы, так, чтобы они больше рук не чувствовали.
Мне хотелось бы, чтобы я оказалась сильнее. Чтобы, однажды обернувшись, я смогла остановить того парня, что прижал кричащую девушку к стене.

Вчера несколько перепугалась, когда не смогла войти сначала в мобильное приложение, потом на сайт Фрагментера. Признаю, не появлялась здесь целый месяц, но перспектива остаться без подобного ресурса навсегда меня совсем не обрадовала.
Фрагментер - хороший сайт. Хорош он не только оформлением и устройством, хороша сама задумка - 700 символов на 2 часа. Оттачивает навык лаконичности, точности формулирования мысли, которую спустя 2 часа ты можешь и не вспомнить. Таким образом можно фиксировать одни мысли и отметать другие, пусть сначала только и в электронном формате.
Вообще такого вида дневник - занятная вещь, и, если бы ее не существовало, ее обязательно следовало бы придумать.

Лю - парень. Такой типичный парень, с короткими волосами, которые растут, как и у большинства парней, полукругом наползая на лоб. Густые темные брови, которые тоже растут уже два десятилетия на его лице, ниже - карие-карие глаза, мягко смотрящие на собеседника и в камеру. Обычный нос, тонкие губы со шрамиком у верхней, бородка, щетина, короткая и колючая.
Угловатое тело. Большие и длинные ступни с длинными пальцами. Такие мальчишеские, нелепые, неловкие. Волосы на ногах, на руках, по всему телу. Плоские живот и грудь, хоть он и говорит, что они впалые. Говорит и комплексует.
Он - парень, и мне так непривычно смотреть на него. Ни капли женственности или нежности, но все равно я люблю все это.

Эта любовь пошатнула меня и мой мир в целом.
Я хочу, чтобы он принадлежал мне, хочу, чтобы он целовал лишь меня и спал со мной в одной кровати, под одним одеялом. Мне безумно нравятся его сонные обнимашки. Хочу, чтобы он смотрел на меня, чтобы называл меня по имени и улыбался. Хочу, чтобы он был рядом, чтобы был моим, моим, моим. Хочу, но не могу.
Если он смотрит на других, я не могу заставить его смотреть только на меня. Если он целует других, я не могу этому помешать. Если он любит другую, я не могу заставить его полюбить меня. Если он счастлив с ней, я не могу оторвать его от неё и заставить жить со мной, в его личном несчастье.
Но, может, хоть когда-нибудь счастливая звезда взойдёт?

Странно. Мне не больно, я не чувствую дискомфорт или, напротив, какого-то нового ощущения счастья. Не чувствую свободу, которую мне следовало бы, и не чувствую страха. Но все равно слезы текут из глаз, прокладывают себе мокрую дорожку по виску, зарываются в волосы вместо его пальцев. Мне совершенно точно все равно, и я совершенно точно вторую ночь молчаливо плачу, задыхаясь от обиды, комом саднящей горло. А потом задыхаюсь от соплей, боясь открыть рот и сделать вдох, потому что за стенкой не спит мать, а в предательской тишине ночи каждый судорожный всхлип становится слишком громким криком.
Слишком громко.
От слез болит голова, от такой жизни - сердце и душа, где-то там. Если осталась.

Он расцарапал мне грудь. Снизу, на нежной бледной коже, алые отметины и кровоподтеки.
На мои жалобы на комаров он лишь усмехнулся: "Уж лучше пусть они тебя кусают, чем ты себя режешь." Я все просила у него пообещать мне, что ему будет все равно. Что он никак не отреагирует на это. Первое же "Твою мать" он заглотил на полуслове. Он пообещал.
У него темные глаза. При плохом освещении может казаться, что у него даже радужки нет. Но, конечно же, она есть. А еще я чувствую тепло в его взгляде. И любовь, временами.
Я все пытаюсь отшутиться от этого, все пытаюсь закрыться, но постепенно мой барьер между миром внутренним и внешним дает трещины. Постепенно он ломается. Как глупо и наивно все же любить

В детдоме тишина. Мне иногда кажется, что это траурная тишина. Такой тишины быть не должно.
Иногда, громом среди ясного неба, истошный крик ребенка. Но не так часто, как можно подумать.
В этой тишине увязают дети, за ними - воспитатели, волонтеры, весь мир в границах железного забора с четырех сторон, потому что за забором нет ничего, что бы тоже могло утонуть в этом трауре.
Наверное, оттого возникает это чувство постановки, чувство нереальности происходящего. Дети молчаливы, как никогда. Отголосками копий, с именами и фамилиями, они существуют.
Каждый раз я боюсь этой тишины все больше и больше. Каждый раз я боюсь, что тоже увязну в ней, перестану слышать даже свои мысли.
Когда-нибудь.

Не понимаю. Я просто не могу понять. В моей голове это не способно уложиться. Что? Почему? Как?
Он терпит меня. Он все ещё меня терпит. Мои выпады, мою провокацию, моё поведение. Я убиваю его, выдирая его эмоции, чувства, задевая его, не раз и не два. Просто оттого что я могу? Оттого что я хочу? Оттого что я боюсь? Почему я это делаю и почему он продолжает это терпеть раз за разом, скрипя зубами и сердцем от всего этого дерьма?
Я не понимаю.
Он говорит, что сильный, что мог бы бросить это на полпути, но не хочет.
А я слабая, я была бы лишь рада, если бы он бросил это, потому что я не могу. Я продолжаю причинять ему боль и неудобства, мне нравится это, но я ненавижу себя и его в такие моменты

Холодным скальпелем препарируют жизнь, делая срезы каждые 5 метров.
Холодным взглядом осматривают то, что заставляет других горячо и томно вздыхать. Ничего лишнего, никаких эмоций и чувств - холодный ум, ледяное здравомыслие. Ничего помимо.
Вопросы о совершенно незнакомом, но родном человеке, ещё час назад писала ему, что люблю, а сейчас отвечаю на вопросы о нем с холодным расчетом: учится, 20 лет, не слоняется, исключительно с презервативом. Такие поверхностные факты, и только меня касается скрывающееся за ними.
Сбиваюсь с толку, не могу ответить на элементарные вопросы. Не смущаюсь, но не привыкла говорить, с кем, когда, сколько раз бывает.
Холодные руки, мокрые перчатки. Срезы скальпелем.

Мир вгрызался в меня новым и отчего-то обновленным. Резкими краями крыш, углами зданий и четкими контурами. Тусклыми цветами и глубокими тенями. Каждый новый глоток воздуха отравлял. Романтическая смазанности улетучилась. Осталось только чёткость.
Мне не хотелось в квартиру, не хотелось оставаться и на пустой и холодной улице. Мне больше не было места.
За спиной, печально скрипя ржавым организмом, от остановки отъехал автобус, последний на сегодня. А, может, и на всю жизнь. Только мне не хотелось в него садиться. Мне не хотелось больше ничего.
Автопилот довел меня до магазина, долго выбирал шоколадки, прицениваясь, довел до дома. Продолжал мое существование. Только я не продолжала.

Дети уличных кофеен.
Их не опознать среди прочих, они обычно не выделяются. Не ведут себя, как фазаны, распушивая перья и снисходительно смотря на людей со стаканчиками из автоматов. Не дергаются при слове "Кофе". Если он мужского пола, конечно. Не отказываются пропустить по чашечке в дешевой кафешке.
А потом они возвращаются к себе, в свою родную и единственную кофейню, в свой уголок, в своё пристанище. И берут самый ароматный и крепкий, самый любимый и терпкий. Пьют маленькими глоточками, наслаждаясь. Расслабляются. Наконец-то дома, и плевать, что это не дом, а так - кофейня, плевать, что здесь таких кофеманов не считано, это и есть дом.
Аромат кофе, музыка ветра на входе, кружки, чашки...

Вы когда-нибудь, встречая парочку, невольно задумывались, как далеко зашли их отношения? Как далеко они уже продвинулись? Поцелуи, объятия, дальше? Это происходит обычно само собой, эти мысли просто возникают, прежде чем их успеешь подавить, они уже дают ростки раздумьям.
Конечно, все, что происходит с парочкой вне зоны видимости людских глаз, происходит за закрытыми дверьми, и об этом знают лишь двое - участники отношений. Это не то чтобы тайна, но личное.
Порой у меня такое чувство, что я нахожусь за закрытыми дверьми своих же отношений, только не с той стороны. Словно бы меня не особо касается, что мы делаем с моим парнем. Словно бы это не я с ним.

hear the chorus of pain
taking you back to proper ways
Такое чувство, что это было не со мной. Я помню яркие оранжевые обложки книг, запах страниц, картинки в воображении, лучи летнего солнца сквозь зеленые занавески и небольшой диван. Мы совсем ещё дети, нам так далеко до взрослых. Мы гуляем весь день напролет, мы иногда курим, совсем редко - выпиваем, дурачимся. Мы снова дурачимся.
Сколько лет минуло с тех пор? Счет уже идет на десятки? Кажется, еще нет. Или, напротив, уже давно да.
И мы не спали ночами. Просыпались, хорошо, если к трем часам дня. Бежали проверять сообщения, захватывали куртки и бегом на улицу.
Мне бы снова найти свой трамвай на Зеленой улице.
Мне бы снова в лето.

Обнуляю, снова.
Уже успела воспользоваться нововведением и поставила счетчик дней без депрессий. Вот только для того, чтобы эти дни были, наверное, стоит полностью вылечиться. А пока - день-два и снова.
Это накатывает не волной, но чем-то подобным. Тяжелым и пыльным одеялом, жирным и уродливым котом, мерзким типом, который по далеко не самой счастливой случайности оказался рядом в застрявшем лифте, неудачным похмельем после пары стопок, ночным кошмаром. Кошмары, кстати, до сих пор цепляются за меня, как за последнюю нитку в разумы людей. Спать становится страшнее. Существовать, почему-то, тоже.
И снова - одна за одной сигаретные палочки и безмолвный 0 - напротив "дней без депрессии".