Litost

Луна - старая насмешница и плутовка, ей ведомо все, она видит оборотную сторону вещей, ее никто не проведет. Она знает наизусть прошлое мира, ей быть и безмолвным свидетелем грядущего с его беспредельными возможностями.

ты часто любишь превращаться в цветы
делаешь это так неожиданно и изысканно,
что я не успеваю поцеловать твой новый образ, ведь ты исчезаешь так же внезапно
как и появляешься, не дождавшись меня

Отныне ты живешь под ужасным гнетом тишины. Но ведь ты сам хотел стать молчаливее всех?

Сила духа — оживлять буквы, раскрывать перспективу образов и смысла за словами, заполнять внутренние “пространства” души, созерцать нематериальное, отождествляться с незнаемыми или даже умершими людьми и вместе с автором художественно и мыслительно постигать сущность богозданного мира.

Когда люди подымаются с ложа сна, они воображают, что они развеяли сон, и не знают, что становятся жертвой своих чувств, что делаются добычей нового сна, более глубокого, чем тот, из которого они только что вышли.

Я почитаю тебе вслух — и так мы вместе скоротаем эту ужасную ночь.

Мир необратим, и то, что не извлечено сегодня не будет извлечено завтра. Более того, извлечь можешь только ты. Положиться на другого нельзя, потому что у него нет твоей темноты, а извлечь можно только из своей темноты, – у каждого темнота своя.

Время подобно ребёнку, ведомому за руку: смотрит назад.

хочу сотворить с тобою то, что весна сотворяет с вишневыми деревьями.

Я отлично могу себе представить, что мог бы отдаться одному на всю жизнь: но в таком случае это должен быть человек, который импонировал бы мне, который властно подчинил бы меня силой своей личности - понимаете? А люди - я отлично это знаю - едва только влюбятся, становятся слабы, покладисты, смешны, отдаются всецело в руки, пресмыкаются перед ней на коленях. Между тем я мог бы долго любить только того, перед кем я ползал бы на коленях.

мне нужно поговорить с тобой, чтобы стало легче. я воспоминаю твои сумеречно-голубые глаза, вспоминаю твою улыбку, россыпь родинок на щеках и понимаю, насколько мне сейчас (физически) не хватает твоего незаменимого присутствия. ты единственная моя панацея, мой север, запад, восток и юг, мое раскаленное красное солнце в холодной воде. я люблю тебя страшно, люблю так, что готов исчезнуть в любую секунду, если ты попросишь. от этой невысказанности сводит рёбра, сводит тело. помоги мне освободиться.

Зима старше всех времен года. Она придает воспоминаниям давность, отодвигает их в далекое прошлое. Под снегом дом кажется старым, как будто жизнь его движется вспять, в минувшие века. В такие вечера, когда за стеной старого дома кружит снег и трещит мороз, знаменитые истории, прекрасные легенды, передаваемые из уст в уста, обретают удивительный смысл.

Красота — это отверженный мир.

Чтобы обезоружить завистников, нам следовало бы выходить на улицу на костылях. Только наш беспомощный вид может пробудить в наших друзьях и недругах хоть какую-то человечность.

Я бы хотел, чтобы эта разновидность героизма, - которая заключается не в стонах и криках, не в призывах к нему, а в сдерживаемом переживании более или менее терпимой нехватки его тела, объятий, - вызвала у него, словно ответная порча, ощущение невыносимой нехватки этих объятий и заставила его бежать ко мне.

Ведь бывают же такие минуты, когда нет ни мыслей, ни чувств. Но когда нет ни мыслей, ни чувств — где ты тогда?

Вирджиния Вульф

там где должен быть

лучше тишина, лучше молчание.

Туман нежности обволакивал горы тоски.

За годы своей жизни
я собрал огромную коллекцию взглядов.
Синие, серые, зеленые
бабочки взглядов.

Мне снилось, будто мы умерли оба.

Ещё более, чем общность душ, их объединяла пропасть, отделявшая их от остального мира. Им обоим было одинаково немило всё фатально типическое в современном человеке, его заученная восторженность, крикливая приподнятость и та смертная бескрылость.

Когда наконец всё в огне, прошлое и настоящее ждут решения и под ногами нет почвы, в любимом остается единственная опора и спасение, надежда, избавление. Человек бросается к любимому, и если не найдет в ответ полного понимания, безусловного принятия всего себя со всем своим безумием, то надломится. А этого не найдет ни в одном человеке. Найдет слабость, осторожность, самолюбие или такой же огонь, ищущий сохранения.

Никто не может полностью понять самую сущность другого человеческого существа до тех пор, пока не полюбит его.

Где-то в глубине души есть та область, в которой душевное переходит в духовное. И вот вера есть доверие духовному в нашем душевном движении. Душевной может быть и ненависть, ярость, зависть - всё это душевные качества. Но где-то в глубине есть какой-то более чистый слой.

Мы влюбляемся не только в личность Другого, но и в каждое его что, каждое что, которое имеет с ним какую бы то ни было связь. Во все, что он делает и к чему прикасается, в музыку, которую он слушает, в дороги, по которым он ходит, в места, на которые мы смотрели вместе. Если случится, что ты полюбишь Бога, пусть и на доли секунды, дрожь вожделения будет подстерегать тебя в каждой капле росы по весне, в снегу, который поглощает серые кружева рябины, в лазури летнего неба, в благоухании первого осеннего дождя. Каждая складка красоты и все сотворенное с мудростью и искусством есть дар любовного порыва, преподнесенный тебе.