Школьница

Everything isn't meant to be okay.
Музыка из колонок не била по ушам. Ритм пронизывал тело, и сердце начинало биться в ритме пульсирующей толпы.
Руки поднимались сами на припевах, а связки надрывались от крика, который тонул в чужих голосах, вопящих и кричащих по одной и той же причине.
Пахло потом и чужими телами, но в этом не было ничего отвратительного, ведь толпа, она вся - это я, и я принадлежу этому монстру сотни рук и голосов. И даже в этом нет ничего страшного. Какие-то предупреждения и негативные мысли крутятся ровно одну песню, а потом тонут в общем реве.
Грудь давит от недостатка воздуха, но и это не помеха для продолжения.
В метре от сцены, конфетти. Брызги воды. Музыка.

Перерыв на какаушко.
Неожиданно для себя открыла, что сваренный на плите какао тоже может убежать. Вообще это было вполне закономерно, но от этого не менее неожиданно.
Ох уж эта привычка сбегать как только рядом завеял запах свободы, присущая почти всему, что только ставится на плиту. Какао, кофе, молоко, чайники, почувствовавшие невнимательность со стороны хозяина, малейшую слабину, уже рвутся из кастрюль и турок, недовольно шипя при столкновении с огнем жестокой реальности.
Стоит только повернуться, а иногда и просто посмотреть в сторону, как только что ещё холодный какао внезапно становится самым сваренным и даже переваренным какао в мире и норовит сказать об этом всем, начиная с конфорки.

Сегодня встретила по пути домой свою бывшую одноклассницу. Весело трещали с ней полтора часа в автобусе, потом ещё минут 10 до ее дома.
Это, наверное, всего третий раз, что мы встречаемся по пути домой после выпуска со школы.
Эти встречи бодрят.
Мы учились с ней 8 лет, дружили, контактировали почти каждый день, и это было так естественно, легко, непринуждённо.
И эта естественность сохранилась даже после моей смены школы и выпуска.
Она остаётся все такой же невинной, рассудительной и спокойной. Она младше меня на полгода, но она не пьёт алкоголь, не разговаривает с мальчиками, все время учится.
Такая чистая.
Это так непривычно.
Среди моего окружения таких людей больше нет.

You're in my heart, in my heart, in my head
А завтра я снова буду улыбаться. Конечно, глупости вроде "все хорошо" и "я отлично себя чувствую" я говорить не буду. Буду смеяться над шутками и шутить сама. Буду возмущаться с одногруппницами, сидеть с Савой и выслушивать его проблемы. Слушать музыку чуть громче, чем обычно, чтобы заглушить плохие мысли.
Завтра всё будет лучше.
Но сегодня, наедине с собой, я слаба. Я плачу, закрывая лицо руками. Максимальная громкость музыки, чтобы заглушить свой голос. Боль в сердце, боль в голове.
Сегодня я позволю себе быть слабой и думать о том, что его нет и не будет.
Мутузить грушу, а в следующий миг падать перед ней и вытирать с щек слезы.
Чертовски слабо.

Сбитый режим, сбитые костяшки пальцев.
Ссадины и синяки. Тоже своего рода сэлфхарм, до немоты в кончиках пальцев, до слабости в руках, до боли в горле.
Дрожащие колени, дрожащие плечи.
Мокрая одежда, мокрые глаза.
Сигареты до хрипоты, добрые сны до будильника.
Притворная радость до слез.
Не думать. Не думать о нем до упора, ещё немного дольше. Не думать. Не думать.
Хотя бы не плакать на людях.
Не слушать о нем, не слышать.
Не вспоминать его имя.
Выковыривать его образ из глазниц, прикосновения - из памяти.
(Если бы все было проще, боги, хоть немного проще).
Стереть с губ его поцелуи, малейшее напоминание.
Сжечь его слова, каждую букву отдельно.
Не думать, не думать о нем.
(Если бы, боги...)

Иногда мне кажется, что мне лучше не просыпаться. Во снах непременно будет кто-то, кто обнимет и утешит, поддержит и поймёт. И я всегда могу вернуться к нему, достаточно лишь закрыть глаза и отпустить сознание в царство Морфея.
А в реальности, конечно, этого нет.
Я создаю вокруг себя маленький вакуум из сигаретного дыма, но все равно это не помогает. Тонкими струйками в моё пространство проникает раздражение из-за других людей, тревожность, служащая катализатором для реакции взрыва на фоне эмоциональной нестабильности.
Первый день на учёбе, всего две пары, а уже все неимоверно бесит, раздражает и злит.
Люди с кристально чистыми лёгкими, живущие в центре Питера, вам там как? Легко дышится?

Слайды диафильма сменяют друг друга со щелчком. Воспоминания, черно-белые, цветные, проносятся перед внутренним зрителем.
Щелк.
Мы смотрим фильм, потягивая сидр из темных стеклянных бутылок.
Щелк.
Мы пьём красное вино. На мне чёрное кружевное. Ему нравится.
Щелк.
Он ждёт меня после зачёта. Я хочу Тайяки, и мы идём на Сенную. Мы обсуждаем Купало. Купало. Купало...
Щелк.
Мы ищем Блядский цирк и трижды обходим все лагеря. Ищем Джека.
Щелк.
Джек фотографирует наш поцелуй.
Щелк.
Мы лежим в палатке.
Щелк.
Ночью мы попадаем под дождь.
Щелк.
Одни в вагоне метро. Смотрим на наши отражения в стекле.
Щелк.
Щелк.
Щелк.
Пленка играет вхолостую. Чёрный экран.
Кино закончилось.
Пахнет горелым.

But shit, I didn't wanna get dressed!
Наверняка, у этого состояние есть своё определение и своё название. Что-нибудь, связанное с фрустрацией или любовью.
Когда после долгих отношений не можешь заставить себя взглянуть на своё тело.
Это не ненависть, это ближе к разочарованию или чему-то в этом духе. Я не ненавижу свое тело, я чувствую себя странно, потому что больше оно не нравится. Оно не возбуждает того, кого возбуждало раньше.
Наверняка, есть такой термин.
И он означает смену идеалов, разочарование и неспособность смириться с происходящим. Одинаково применимо к человеку, вышедшему из зоны комфорта, одинокому человеку после длительных отношений и ко всем другим, у которых это проявилось.

Маленькие мальчики, идущие на последнее свидание в их жизни.
В Финке много воинских кладбищ, в каждом городе своё, и везде стены, исписанные именами и датами. Иногда между датой рождения и смерти нет даже 18.
Мимо них проходят туристы и местные жители, им нет дела до трагедий, что здесь разворачивались.
Десятки трагедий молодых тел, с мечтами, воспоминаниями, надеждами, в одной стеле. Десятки имён.
Они умирали не за себя, но по приказу жестокого командира. Они убивали не за Родину, а потому что кто-то должен был умереть, и им ужасно не хотелось быть этим кем-то.
А ещё они мечтали ночами вернуться в родные края. И видели сны, мирные и тёплые, просыпались в кошмаре.
Вы боитесь войны?
Я - очень

Мы стоим напротив сцены, он обнимает меня со спины и смеётся в мое плечо. "Ты бы видела, как на нас смотрела Катя в тот момент!"
Щелк.
Мы курим у общаги, пока он говорит с другой. Я ещё не знаю, что они проводили ночи вместе не по дружбы.
Щелк.
Мы идём к метро. Он смеётся, а я пытаюсь его ударить. Смеюсь, конечно, вместе с ним. Его захват похож на объятия. Так тепло и уютно.
Щелк.
Мы сидим на пристани. Мне ничего не стоит прыгнуть в воду. Он боится. Мы даже не знаем друг друга.
Щелк.
Он в новой одежде. В красивой рубашке и модных джинсах. До сих пор не снял брекеты. Все такой же очаровательный. Не мой, болезненно не мой.
Щелк.
Прикуриваю сигарету от его.
Щелк.
Смотрю, как он спит.
Щелк.
Щелк

Границы и личное пространство.
Иногда мне кажется, что эти слова придумали люди, которые никогда не жили с другими людьми. Для всех остальных, более-менее нормальных участников общества эти слова не более, чем миф.
Потому что у всех остальных этого пространства нет. Потому что всегда найдётся кто-то, имеющий достаточно длинный и любопытный нос, чтобы начхать на границы другого. Потому что всегда есть кто-то, кого это не волнует.
Например, это может быть ваша глубокоуважаемая матушка, которая из вредности открыла вашу сумку и совершенно случайно нашла пачку сигарет и зажигалку. Или парень, которого вы когда-то любили, случайно нашел ваш дневник и перечитал все записи о нем.
Так бывает.

Say that you want me every day
That you want me every way
That you need me
Страсть, всепоглощающая, нетерпеливая, голодная. Она идёт от самого сердца и до мелких капилляров, она захватывает разум и тело, и нет ни единой возможности избежать ее контроля.
Когда не отдаёшь себе отчёт. Когда не знаешь, алкоголь ли это или ты сама. Когда его глаза закрывает тёмная пелена и в отражении видишь себя, маленькую, обнаженную и немного испуганную этими животными порывами. Когда отдаёшься ему и общей похоти. Когда всегда хочется ещё и ещё.
Когда это выходит за рамки. Когда каждая минута разлуки становится невыносимой, а каждая встреча - взрывом сверхновой. Когда наслаждаешься и боишься одновременно.

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,
Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою — как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей,
У всех золотых знамён, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи́ я вернее пса.

Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя — замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.

М. Цветаева.

Until we feel alright
Нет никаких предпосылок к этому, никаких подходящих настроений, все может быть хорошо, жизнь налаживается, но так бывает. Твои внутренние демоны не живут с тобой в одном графике, они пробуждаются после тебя, как бы тебе ни хотелось этого избежать. Они возвращаются всегда, лезут грязными руками в твои мысли, скалясь на самые хорошие из них, они переворачивают нутро, ворошат прошлое, будят старые и мерзкие желания. И с этим ничего нельзя поделать.
И вот я снова сижу на полу коридора напротив груши. Я била ее до жара в руках, до боли, до бессилия и слабости. Я скулила от боли, но ничего не могла с собой поделать.
Я снова скатываюсь к суицидальным мыслям.
Это плохо
Мне плохо

Мне нравится сидеть на полу.
Мне нравится снимать туфли и забираться с ногами на скамейку в парке, сидеть на ней и смотреть вперёд, неважно, на загруженную ли автодорогу или парковую дорожку с редкими прохожими.
Мне нравится слушать музыку ночью, лёжа на полу и глядя в непривычно далёкий потолок.
Мне нравится забираться в разные углы и сворачиваться там клачиком, совершенно не волнуясь о грязи или одежде.
Ещё мне нравится слушать иноязычную музыку и понимать смысл её слов без перевода.
Мне нравится забираться на камни у самой воды и смотреть не на воду, а на небо.
Мне нравится смотреть и молчать, не принимая никакого участия в общих разговорах.
Мне нравится думать о смерти. И меньше – о жизни

Макс прав, когда все хорошо, делать записи не хочется.
Хочется писать, когда все плохо. Когда каждая вторая грустная песня о тебе и твоём состоянии, когда весь мир виден через призму тоски, когда потребность в общении иссякла, а одиночество воспринимается как старый друг.
Наверное, из-за такого состояния я быстро смирилась с тем, что мой фрагментер читает одно из действующих лиц, о котором я писала не раз и не два всякое разное. И как оно тебе, так уж нравится? Тешит самолюбие твоё имя в моих записях?
Пускай, буду писать дальше обо всем, что меня гложет. И о нем тоже.
Не хочется сбегать отсюда. Мне нравится писать и думать, что, возможно, кто-то ещё это читает.
Что это идет не в пустоту.

Впервые за долгое время видела его за работой.
Если честно, я поступила глупо, очень и очень глупо. Я собиралась ехать на элке, но слова Саттара, что Лю будет на Московской, что-то всколыхнули в моей душе.
Я нервничала, очень. 10 минут в метро казались вечностью. Время капало сквозь фильтр замирающего сердца. Одновременно мне хотелось видеть его и не видеть.
Его колотило, когда я выскользнула из-за стойки и попросила кофе. Он показал мне язык, он дурачился, но его руки, которые не могли удержать даже баночку специй, выдавали его с головой.
Как он нервничал, боги!
Как мне было приятно видеть это его состояние.
Я наслаждалась этим чувством, заигрывала с ним и смотрела.
Восхитительно.

Мелкая рябь темной водной глади гипнотизирует, и рано или поздно в голове возникают мысли "А если я прыгну сейчас туда, вниз, то где всплывёт мое тело?" Вынесет ли течение его на берег или же в один прекрасный момент оно всплывёт на заднем плане фотографий многочисленных туристов.
Нет варианта выжить. Даже несмотря на легкую и удобную одежду, пустой рюкзак, всплыть по собственному желанию не представляется возможным. Потому что такого желания не возникнет.
Воды гиганта укутают холодной любовью, наполняя собой лёгкие, рот, нос, пищевод. Заполняя каждую полость своей ледяной признательностью. От этих чувств не сбежать.
Словно песня сирен, они обманывают глупых и наивных, затаскивая их в пучину

Раньше я задумывалась о том, что будет, если кто-то из тех, о ком я пишу, найдет мой фраг. И никогда не воспринимала такую возможность всерьез. Не могла себе представить, что какой-нибудь отдельно взятый человек, которого я изредка упоминаю, внезапно найдет этот дурацкий фрагмент и будет читать его регулярно. Что ж, теперь я знаю, что такая возможность вполне себе реальна.
После того как Макс рассказал о своей бывшей, я задумалась о том, что ему может быть неприятно имя Макс. С другой стороны, он же не знает, что я его так называю.
Хаха. Знал. Все это время этот маленький гаденыш всё прекрасно знал.
Чувствую себя уязвленной до глубины души.

There's no where to run when you run from yourself
Иногда так бывает, что во всем огромном городе нет ни единого уголка, где бы тебя не настигло то, чего ты так боишься. А именно твои воспоминания.
Нежно любимый город ощетинивается тысячами домов, сотней улиц, и ты боишься каждую из них. Просто потому, что среди этих домов и улиц нет ни одной, которая бы не несла с собой груз твоих когда-то приятных воспоминаний.
Я вышла прогуляться из Кофейни и дошла до соседней станции. От нее раньше шли автобусы до его дома, а этот путь мы проходили вместе не раз.
Я перешла мост и пошла знакомым маршрутом к его бывшему колледжу. Оттуда - к Неве.
Я не скучаю, ни капли, но легкая грусть поселилась во мне.

Холодные воды гиганта.
Она раньше была Богиней. Свободной, беспечной, кровожадной. Люди поклонялись ей, ее боялись. Она была больше чем просто река.
А потом ей подарили гранитные оковы. Она сопротивлялась. Ее свобода была дороже таких украшений.
И тогда люди стали отдавать ей свои жизни. Когда они не соглашались, она отбирала их силой. Это были не наводнения, это было жертвоприношения. Самоубийцы, утопленники не умирали так просто, они были той ценой, которую платят Богине за ее свободу.
Затем люди стали отдавать ей добровольно свои сердца. Они влюблялись в ее тёмные и холодные воды, в ее нрав, они просвещали ей улицы, города.
Они сделали ее Богиней, вернули ей статус и даже больше - себя.

Cause I'm not good for you
Поймала себя на мысли в процессе общения с Максом, что Лю терпел мои замашки. Он обладал ангельским терпением и, даже когда я выводила его из себя, ему удавалось подавить свои чувства, превратить их в звёздную пыль. Не сразу, конечно. Он мог обидеться, мог накричать, мог разозлиться или даже надавать мне по голове, но это было объяснимо, это было приемлемо.
Он терпел и принимал меня. И это было прекрасно. Нет, наверное, ничего лучше осознания того, что тебя ещё принимают таким, каким ты есть.
И ничего отчаяннее, чем поиски того человека, который сможет так сделать.
Это не он все разрушил, нет, теперь это стало очевидным для меня.
Это мои острые углы не поддались ему

Всё началось с тяжёлой железной двери в полу, рядом с парикмахерской. Дверь та была настолько тяжёлой, что закрывали и открывали ее только мужчины. При мне ее только пару раз открыл Лю.
За этой дверью - лестница с низким потолком. В конце лестницы - балка, об которую частенько бьются головой.
Дальше небольшой гардероб и сама Мастерская, разбитая на 4 уютных комнатки.
Здесь все и началось.
И сюда я пришла, когда всё закончилось.
Дверь та закрыта уже несколько месяцев, почти год. Почти год никто не выходил оттуда курить, вынося с собой тепло и запах кофе. Никто не покидал это место, чтобы вернуться, спешить к нему через дождь и снег, к этой тяжёлой железной двери. Никто не открывал ее.

Какая это радость быть туристом!
Вставать ни свет, ни заря, чтобы поглощать ложку за ложкой безвкусной или солёной, что, определённо, хуже, каши, запивая ее холодным какао без единой капли молока. Затем забежать в номер, почистить зубы, прихватить свою сумку, непременно забыв что-нибудь, без чего весь день будет омрачен, и тут же спешить в автобус, на жёсткое и надоевшее сидение.
Разрываться между желанием уснуть и послушать экскурсию в дороге, но в итоге сдаться и, едва прикорнув, проснуться от тычка соседа, мол, прибыли.
Весь день вращать головой как сова до боли в шее и дождаться свободного времени, совсем немного, уже после 7 часов вечера воскресенья. Ходить и тыкаться в табличку "closed"

Вот бы был кто-то, с кем нестрашно разделить холодную гробовую вечность.
Когда я была маленькой, мы с мамой путешествовали по Украине с экскурсией. Я не помню и меньшей ее части, но одна вещь мне врезалась в память. Когда мы проезжали в туннеле, гид сказал, что, если задержать дыхание и загадать желание, оно непременно сбудется.
С тех пор в каждом туннеле я задерживала дыхание и загадывала желание.
В тот, самый первый раз, я загадала какую-то глупость и не сдержалась - вздохнула.
Позднее я загадывала счастье - счастье для Данте, Июльской, для Неё, даже для Маргариты и Макса.
Для всех, даром.
И пусть никто не останется обиженным.
Но я никогда не загадывала счастья для себя.
До сегодняшнего.