Школьница

Дети крыш и уличных кофеен. Глядим в небо, тихо шепчем, напеваем про себя несложные слова.
Молимся и тихо плачем. Покой нам только снится? Не иначе. И спим, прислонившись лицом к стеклу, такому же грязному и обляпанному как и мы.
За красивыми метафорами ни слова главного, все второстепенное. И второстепенными получаем зарплату в руки, строго по очереди, без беспокойства. Деньги не нужны для жизни, они нужны для существования. Для кофеен и прогулок, не щадящих ноги.
Забери меня. И всё - к небу. И все к лету. Забери, забери, забери. Собери меня, склей по кусочкам, душу, отпетую в этих строчках.
Давай же, давай, забери, собери, убери под сукно. Я лежать там буду, мне все равно - где с тобой.

Мать, услышав про то, что я заплутала в Пушкине, рассердилась. Мол, ты не сказала мне, куда едешь. Ты мне ничего не рассказываешь. А должна?
Привет, мне 17 лет, и я не знаю, что такое доверие.
Доверие. Доверие. Доверие. Все вокруг только и твердят об этом. Доверяй людям, Элис, ну же. А как это - доверять? Нагружать их - уставших и ничего не желающих - своими проблемами? Меня учили самой с ними справляться. Рассказывать моменты своей жизни? У них и своя есть - интереснее и живописнее.
Как это - доверять?
Почему за 17 лет своей жизни я никогда этого не умела? И почему никто и не думал учить меня этому?...
Что это - доверие? Огромный баннер на въезде в город. Жирные буквы на белом холсте.

И снова вернулась в прокуренный город.
Снегопад застал нас, когда мы выходили из кино. Сильный, вьюжный, он будто бы поджидал нас. И такое необычное счастье было смотреть на небо, окропленное мелкими белыми мошками, летящими на наши открытые глаза, целующие стертую тушь на моих щеках и глубокие мешки под стеклами моих очков. И так непривычно горек был вкус этого невинно белого снега, который ложился на наши губы и смешно залетая в наши распахнутые рты, надеясь долететь до наших языков. Горечь этого снега сравнима разве что с горечью последнего поцелуя или недосказанных слов в спину уходящему или в лицо уже ушедшему.

Оглядываясь назад, я понимаю, что вся моя жизнь была завязана на одном единственном имени - Максим.
Первый человек, протянувший мне руку помощи в незнакомой тогда стране России, был Максим, к которому я испытывала любовь младшей сестры. Он был замечательным старшим братом, если так подумать.
Первый человек, к которому я испытывала весьма смешанные чувства, не тянущие на любовь и привязанность, но все же бывшими чем-то особенным, был так же Максим, только уже другой. Хромой мальчик из соседнего дома. Смешной такой. Спустя много лет я вновь его встретила в художке. Было так нелепо и неловко, когда он узнал меня.
Теперь же Макс. На вопрос "Люблю ли?" ответит подброшенная монетка, но не я.

У каждого человека есть двойник, имеющий ту же самую внешность, зачастую, не один и не два. В среднем - 7 человек в мире имеют такое же лицо, как у вас.
Так уж сложилось, что на курсы со мной ходит девушка, которая безумно похожа на Самого Пошлого Человека в моей жизни. У него нет имени, которым я бы хотела его назвать, потому что он этого не достоин. И каждый раз при виде этой девушки я чувствую неконтролируемую злобу, слабость слепой ненависти и агрессии. Я так сильно ненавижу ее за это сходство, хотя она, конечно, ни в чем не виновата.
И есть еще одна девушка, которую иногда мне удается встретить на остановке. Она похожа на Июльскую. Мою Июльскую. По которой я так сильно скучаю.

Так странно снова сесть на водную после стольких недель провалов, позорных срывов, обжираний до потери пульса ночью на кухне, фантиков на столе и крошек на простыне. Достаточно просто прислушаться к себе, чтобы понять, что есть я НЕ хочу. Действительно не хочу. Не нуждаюсь в этом. Я не чувствую голода, не чувствую слабости, лишь какая-то потусторонняя непонятная мне легкость. Будто я держусь на одной лишь красной ниточке, которой я привязана к этому позорному телу астеничной девочки-подростка. Жирная девочка с астеничной фигурой. Оксюморон, не так ли?
Снимаю одежду и оттягиваю кожу - с лица, тела, рук и ног. Что это, что это, что это? Немедленно убери. Оно не красит тебя. Фу, жирная.
Не ешь.

Ругаться с матерью я не люблю откровенно, точнее, терпеть не могу. Каждый раз на любое ее слово, мне хочется крикнуть "Да, мам, именно, спасибо за непонимание!"
А после она приходит и елейным голосом щебечет на ушко: "Может, чаю?". Садится рядом и говорит "Давай все обсудим". Нечего обсуждать, спасибо за предложение.
Сколько себя помню, все время я натыкалась на гнобление. В школе, в кружке хореографии, в старшей школе, в лагере, в худошке - одним словом везде. Слышала за спиной смешки, оскорбления в лицо, ругательства в свой адрес, пару раз меня били, в моих вещах оставляли мусор, мои работы в художке разрезали на палитры. А от матери я слышала лишь "Пройдет". Прошло, спасибо за неподдержку.

Представьте мир, где все нужны друг другу. Где каждый старается на работе, добр с близкими и приторно свободен. Вовсе не потому, что ему так хочется. Просто ему не хочется снова попасть в Камеру Хранения.
В определенном возрасте каждый человек помещается в Камеру Хранения, где отбывает свой срок - несколько смен от 1 до 12, - до своего востребования. Если человек так и остался невостребованным, то есть за ним никто не явился, никто не решился приписать его имя к своей ответственности, его утилизирует. Как - история умалчивает, но в конце каждой смены каждый сидящий в Камере Хранения чувствует запах гари.
Никто не возвращался после утилизации, никто не возвращался из Камеры не востребованным.

Она сидит напротив меня, все так же широко улыбаясь, и в тайне я завидую ее улыбке. Дежурная такая, приторная. Как она не устает носить эту улыбку каждый раз? Удивительно.
Она спрашивает меня, почему я такая закрытая, и опять - дежурные уголки губ растянуты по обе стороны. Такой что ни расскажи, все останется разве что на ее дежурной улыбке. И все равно ведь спрашивает, внимательно думая о чем-то своем. Никак не реагирует, стоит мне расплакаться, только кладет руку на мое колено, мол, смотри, моя физическая оболочка еще здесь.
Увлеченно рассказывает свои истории, говорит, что я нравлюсь ей такой чистой и искренней. Чистой и искренней. Криво давлю из себя улыбку.
Что она знает о моей чистоте?

Маленький принц вырос.
И это все, что я хочу написать.
Заводя этот Фрагментер, о чем я думала? О Ней, о только лишь Ней. О красоте Ее мира, куда мне уже не попасть, об эфемерности Ее слов и голоса, о той, что была не здешнего мира.
О чем я думаю сейчас? О дебрях, в которые заводит меня моя жизнь, каждый раз высаживая траву гуще и зверей выпуская опасней и ловчее. И вот я снова на краю, и снова я еще дышу. Страшно? Да. На самом деле, очень. Знаю, там, внизу, никого, кроме скал, и те ждут меня, хищно скалясь на мой тонкий силуэт. Давай же, прыгай, не цепляйся. К чему лишнее сопротивление здесь, внизу?
Гамлет, милый Гамлет, твоя Офелия - мертва. Как-нибудь зайди посмотреть на ее смертный венчик.

Ночью пересеклась со Смертью. Он заметил, что из нас вышла бы отличная пара в силу замкнутость каждого, но без этой замкнутости у нас не было бы ничего общего. Парадокс.
Я подумала, что в этот раз, найдя пару, постараюсь все же открывать этому человеку всю себя, до последней мысли и вздоха. Только пара не ищется, как раньше. Только некому раскрываться так полно и ненужно.
Я люблю один фильм. Я никогда не смотрела его, но безумно люблю и жажду посмотреть. И посмотрела бы, если бы не одно но. Мне нельзя смотреть его в одиночестве. И с друзьями тоже нельзя. Только с предметом симпатии, с потенциальным родным одиночеством под боком. Такое обещание я дала Самом Противному Человеку и теперь жду.

Я ношу на шее веревочку с подвесками от самых дорогих и самых добрых ко мне людей. Они уже не так близко, как хотелось бы, но память о них мне ближе всего.
На веревочке четыре подвески: две от матери, от сестры и от первой моей любви.
Первая досталась мне от матери: на общей сердцевине три фигурки - сердца, якоря и креста. Любовь, надежда, вера. Эту подвеску купили в классе первом. Дальше - от сестры. Банальное сердечко. Сестринская любовь. От Данте - якорь. "Найди свой дом, Элис". Ищу, Данте, спасибо за заботу. Последняя снова от матери. Она привезла его месяц назад. Крест из Ватикана. "Пусть охраняет".
Пусть охраняет вечно ищущую свой дом и любовь в сердце маленькой девочки меня.

Книга Вербера о танатонавтике заставила меня иначе взглянуть на многие вещи и на многих людей, прежде всего это касается Макса.
Если обращаться к Ангелу с определенным и страстным желанием, то оно обязательно сбудется. Хочу ли я любви Макса? Да. Очень. Я готова признать это, готова сказать это перед ними или перед его девушкой, но я ни на что не претендую, на самом деле. Даже если и хочу, зачем оно мне? И готова ли я просить небеса о его любви? Скорее, нет. Не готова. Я не готова принудить Макса любить меня, пусть даже и посредством глупого желания. Ведь что это за любовь такая, когда только ты и жаждешь, чтобы тебя любили, когда ты и принуждаешь к этому, когда только тебе и надо?

Чувства, сотни эмоций и невысказанных слов наложат свои тяжелые мазки на их лица: изумленные глаза, поднятые брови, открытые рты.
Умер. Умер...
Ну кто ж из нас никогда не представлял свою смерть, свои похороны, слова, которые там скажут? Меня мало интересует, что обо мне станут говорить. Наверное, какая это потеря для всех, кто знал ее. Мать вставить словечко о том, какая я была активная, дома не засиживалась последний год никогда. Не вспомнит, наверное, как сама была против моего вечного "я гулять".
А как отреагирует те, иные люди? Я не буду им отвечать, максимум, что обо мне скажут - новость на Яндекс.Новостях. Что-то вроде "17-летняя девочка совершила суицид. Обстоятельства выясняются".

Вы никогда не думали, как известие о вашей собственной смерти разукрасит праздничные лица других? Никогда не хотелось вам узнать, как изменились бы их лица под красными колпаками Рождества, если бы они вдруг узнали, что вас - да-да, именно вас, - не стало?
Секунду замешательство. Полное непонимание, кто вы вообще и почему их должно волновать, что вас не стало. После - понимание, прозрение, на секунду свет и - как, не стало? Быть того не может. Еще вчера вот надоедал, мельтешил тут. Да я и сейчас могу позвонить, он ответит, снова из себя выведет, вот увидите. Потянулись к телефонам, пощелкали по кнопкам. Как - вне зоне доступа или выключен? Точно ответит, только подождите, вот-вот ответит. Не.

Мы продолжали умирать так яростно и слепо. Свирепо глядя в мир прохожим, мы продолжали погибать.
И наши маленькие братья не находили понимания, в котором так нуждались мы.
И наши маленькие дети, смешно округлив рты, и сами мы, весь мир вокруг, мы умирали безнадежно, вставши в последний раз в наш круг.
Мы продолжали умирать.
Все взрослые смешные вдруг перестали сознавать, как больно умирают молодые.
Пойми же ты, возьми за руку и проведи - без боли, без потерь, - туда, где умирать не мука. Туда, где нет ни взрослых, ни детей.
Возьми, сожми, не отпускай. И страшно, и тоскливо мне, но ты со мной и я с тобой, и, знай, я верю.

Чувство полного опустошения, такого целостного и ничего не оставляющего позади, что становится страшно. А что, так тоже можно? Еще как можно. Вакуум, который раньше не пускал мои чувства ко мне, мешал адекватному восприятию, словно вырос в размерах - я перестала чувство что-то кроме раздражения и усталости.
Когда я не так давно пересматривала Sailor Moon, я думала о Чистом Сердце, которым обладала большая часть жертв дня этого мультфильма. Думала, а мое сердце такое же - чистое? Но уже тогда понимала, да какая там чистота, да какое там сердце вообще? А мечта? Светлая мечта, которой не суждено сбыться? Да, была одна такая, но даже ее я не заслужила. Даже она слишком несбыточна.

Поломанная тонкая фигурка из тех, что рисуются неумелыми детскими ручками. Никогда не умела ходить прямо. К темному чреву добрых и светлых снежинок взметается неуклюжий пакет с неуклюжими деревьями, которые угодили в сети человека и стали безличными страницами учебника английского.
Тонкий поломанный скелетик, выряженный в тончайшей работы вуаль кожи. Подобающая, никем не гретая постель из хрупких снежинок. Теплые облачка воздуха, спешащие вырваться из пут влажной ловушки легких, боясь остаться там навсегда.
Каково это - родиться, чтобы быть принесенной в жертву божеству, не воспетому ни одной религией, но находящемуся на устах с самого младенчества - Смерти?

Никогда не думала, что это действительно больно - чувствовать все без этой анестезии.
Я раньше часто сравнивала себя мысленно с контуженным человеком, с оглушенным человеком, до которого ничто не долетало полностью, только клочками и обрывками, и вот до меня что-то долетело, а я так бессмысленно бросилась ему навстречу, еще не зная, не угадывая, что это. И это оказалось действительно больно. Словно стрела с разрывным наконечником, если такая вообще существует. А если и не существует, тогда что угодило прямиком в мое сердце, миновав кость и плоть без потерь?
Мне больно, и я никогда не чувствовала нечто более неутихающее, чем сейчас.
Кто она? Почему она и сейчас? Почему мне так больно?

Ночь Воспоминаний. Рин честно упрашивала меня посетить ее - угрозами и обещаниями, будто бы действительно не понимая, что вся моя жизнь - сплошное воспоминание об одном человеке, о Ней. Нет, наверное, ни одной вещи, которая бы не связывала меня с Ней. Даже Фрагментеру я обязана Ей, как бы мне ни хотелось уверить себя в обратном. Если бы не Она, я бы не познакомилась с Кварцем. Если бы не Она, я бы не была такой, какой я есть сейчас. Я бы не была вовсе. Если бы не Она, я бы оказалась на самом дне, куда сейчас стремлюсь с ошеломительной скоростью.
Воспоминания...
Психолог сказала, что я так запираюсь ото всех, словно бы хочу наказать себя, но за что? Я лишь улыбнулась. За воспоминания.

Снилась ненависть. Ко мне. Снилось, что единственный человек, который еще рядом - моя сестра - желала мне смерти. Как иронично. Даже во сне я теперь молю о собственной смерти. Уже так одержима этими мыслями, что бежать куда-то от них нет смысла. Никогда не думала, что когда-нибудь так бессильно захочу умереть, чтобы не жить дальше.
Я ведь не готова, серьезно не готова к дальнейшей жизни. Я так прокапана этими долгими и больными речами о поступлении, о экзаменах, которые мы не сдадим, о министерствах, которые хотят поколения дебилов. Бессильная ненависть ко всему и такое же бессильное желание умереть. Может, хоть там меня будет ждать что-то теплое?

Что-то странное начинает шевелиться во мне под чутким взглядом этих болезненно пустых глазниц книжных полок в закрытом магазине. Они не угнетают, не заставляют вспоминать, напротив, в них есть что-то родное и понимающее, что-то, что уже устало помогать, но что еще готово поддержать заместо ушедших и еще уходящих.
Научите меня умирать. Умирать красиво и безнадежно, с полной грудью и с распятой улыбкой на лице. Умирать так, как умирали до меня. Безболезненно и бессмысленно. Целиком уходя из жизней других не вечно живущих, в сердцах которых умершие еще живы и радостно несутся навстречу боли и страданиям, которых им не хватило в течение своих жизней.
Мы всегда будем помнить, ведь мы не умрем.

Дошла до черты и крайности, дальше которого только всемогущая пустота смерти, всеразрушающая и всех ждущая. Но мне так не хочется в нее, в эту бездну, пасть подобно самой же себе несколькими годами ранее. Тогда мне хотелось кричать почти так же, как и сейчас, тогда мне хотелось звать хоть кого-нибудь, кто мог бы мне помочь, но я не звала. Меня услышали. В тот момент появилась Она. Снова. Мой ангел-хранитель, моя маленькая путеводная звездочка из соседнего подъезда, чья квартира стала моим домом, чьи увлечения составляли меня, чей взгляд и чей голос вдыхал в меня жизнь не хуже искусственного дыхания изо рта в рот.
Только теперь я знаю, что сколько бы я не звала, Она не придет. Меня не спасут.

У меня внутри живет маленький Наблюдатель За Вселенной. У него в руках небольшой камешек, которым он может пробить стенки своей тюрьмы - и моего сердца. Если он захочет жить свободно, я умру. Если он захочет умереть, я умру. Если он умрет, я умру. И я почему-то жду, когда он зашевелиться, когда сожмет крепче камешек перед броском и начнет бить им в стенки своего узилища. Я жду, когда он начнет убивать меня.
Такое страшное нетерпение, так страшно хочется умереть.
Скоро Рождество. И мне так не терпится встретить этот праздник в 8 футах под землей, в своем новом деревянном домике.
Близки экзамены и близко сочинение. Я не боюсь их, я боюсь дожить до них, я боюсь, что я выживу.
Я хочу умереть.

О человеке можно сказать уже по тому, как он слушает музыку. Люди, которые слушают музыку на полную катушку, не задумываясь, нравится ли эта музыка другим или нет, довольно эгоистичны, экстраверты, открыты и часто приятные люди. Я не такая. Я всегда слушаю музыку в наушниках на низкой громкости, стараясь сделать так, чтобы никто больше не слышал. Честно говоря, мне стыдно. Стыдно потому, что та музыка, которая нравится мне, отличается от той, которую слушают другие. Они вопят "Рок!" и включают на всю громкость хиты AC\DC и Nirvana, а я слушают дворовые песни под гитару или милый фолк и каверы на довольно популярные хиты. Они слушают Рыжего Канцлера, подпевая, а я - неизвестных менестрелей.