Школьница

Одна из привилегий родителей - распоряжаться временем детей. Честно говоря, эта привилегия меня выбешивает.
Из-за занятий по вокалу - один рецессивный ген матери, который мне, конечно же, не достался, - мне отказали в возможности погулять с Арком и Максом. Вопреки логике, здравому смыслу и времени, но по велению одиночества и очередной поры весны, я чувствую, что мое вожделение не остыло ни на секунду, ни на миг, хоть я и пытаюсь, честно пытаюсь, смотреть на других. Но они все - веселые, чувственные, эмоциональные. Не такие, какие нужны мне. Они не отрезвляют своим спокойствием, не приводят в чувства холодным куском бесчувственности, как это делают Макс или Сай.
Они опьяняют своими эмоциями.

Все еще убиваю себя. Постепенно, построчно убиваю себя, теряю себя в мутной толкучке мыслей, чувств, прежде всего, чужих.
Меня там нет. Поэтому и теряю.
Моменты просветления все реже. Чаще нахожусь в промежуточном Не_Здесь. И словно через вуаль, помутневшую от всего и сразу, я вижу настоящее, то, что происходит.
В частности, я продолжаю убивать себя. Пусть я уже не наношу себе кроткие порезы острой бритвой и ножницами, пусть не бросаюсь под колеса автомобилей, я продолжаю себя убивать. Говорю себе - я не голодна. И не ем. Как бы сильно ни хотелось. А потом ем. Заглатываю еду, даже не жуя. Кажется, это называется булимией.
Булимия - тоже убийство. Как и вся жизнь. Убийство себя.

Арк предложил прогуляться, и я с радостью согласилась. Лишь бы не сидеть в этом совершенном вакууме себя, наедине с мыслями и собой.
Снова волна недовольства сотрясает мое тело крупной дрожью. Времени на сон почти не остается. От еды отказываюсь. Хотя бы потому что хочу быть красивой.
Мое тело. Какое оно? С упругой мягкой кожей, с маленькими бугорками шрамов, с многочисленными кратерами прыщей, с пустыми глазами, с тенями под тонкими ресницами. С огромными бедрами, с малопривлекательным животиком, который стремится стать складками жира, с кривыми ногами и сломанным забором крупных зубов, с раскаченным во все стороны позвоночником. Мне сложно найти положительные стороны, мне сложно жить с этим

Читаю многочисленные дневники детей-наркоманов, истории, связанные с неблагополучными семьями. Стороннему наблюдателю может показаться, что я наслаждаюсь этим, что это льстит мне так, как это бы льстило кому-то другому, живущему в роскоши и богатстве. Осознание собственного превосходства над бедными. Но это не так, на самом деле.
Я воспринимаю эти истории, как что-то личное, как что-то важное, как те проблемы, которые приносят мне мои знакомые, только чтобы поделиться, не за советами или чем-то подобным. Просто такое надо рассказать хоть кому-нибудь, кто услышит.
И я слышу. Эти крики загнанных в угол детей, тех, которые молчали. Они молчали слишком долго. Поэтому сейчас они кричат.

После того, как сестра съехала, в семье начался разлад. Отец стал больше пить. Еще больше. Еще чуть-чуть. Да, немного столько. Пьяный, он мне нравится гораздо меньше, чем обычный. Начинает проявлять свои инфантильные и нарциссические наклонности, в виде "Никто меня не любит". Мать закрылась в себе и все вечера проводит в обществе телевизора в комнате сестры, почти не прикасаясь к мобильнику. И я. Убегаю сразу же, а, если не удается, запираюсь в комнате в компании свечи.
Конечно, всего этого сестре не расскажешь. Ни по телефону, ни сидя рядом с ней в театре. Это гораздо сложней, чем кажется.
Оставить их - выше моих сил. Лишь это не дает мне уйти на НС.
Самопожертвование никому ничего не дает.

Сказка, присланная Арком, заставила задуматься и погрузиться в себя. Снова. Мрачная история мною излюбленного Нила Геймана о Королеве, которая вовсе не была злой, и о Белоснежке, которая вовсе не была олицетворением вечного добра, любви и понимания. И из этого лабиринта размышлений я услышала фразу учительницы, которая декламировала на весь класс цитату из "Доктора Живаго". Ту самую, про смерть и воскресение. Смерти нет. Смерти не будет.
Жизнь - вечная мука, которая опоясывает нас своими толстыми узами страданий с самого нашего появления. Избавиться самой от нее, избавить от нее других - не лучше ли так будет?
Не лучше. Далеко не лучше.

Сегодня мне писал Арк со словами о том, что скучает. Конечно, глупо. Даже не пыталась сделать хотя бы вид, что поверила ему. Разве можно по мне - скучать? Почти что копия с Бывшей, я представляю собой этакую пафосную школьницу, напичканную знаниями по общей психологии, психоанализу и прочему психо-дерьму, которые на практике не применяются. Вот и остается только пафос и воздух. Даже не красивые слова, метафоры и тяжелые для восприятия обороты - воздух. Такой же легкий, какой бы я хотела стать.
На физкультуре Вероника, милая нимфетка в образе семнадцатилетней старшеклассницы, неожиданно рассмеялась и отметила, как легко я подпрыгнула. Словно пушинка.
Пушинки не разбиваются, падая с крыш. Жаль

Я смотрю на руки Полины, в объятиях которых узкий плеер с тонким розовым шнурком сломанных наушников. Смотрю на ее большие, женственно узкие ногти. Я много внимания уделяю ногтям и такие раньше видела только у незнакомых мне людей. И вот они у человека, чью руку я заключила в свои объятия и на чье плечо положила свою голову - уставшую, пустую, отчего-то печальную.
Вдруг холодной водой окатило очередное осознание того, как отдалилась от меня сестра за последние месяцы. Как далеки стали ее руки с аккуратными, трогательно короткими ногтями. Как далеки ее колени, на которых я обычно спала в маршрутке.
Закрыв дверь семейной близости с сестрой, я открыла другую. Дверь ранее закрытую. Дверь дружбы.

Только сегодня заметила кафешку рядом с остановкой. Было бы время, остановилась бы прямо там, на пешеходном переходе, заметив это порождение маркетинга, но нет, зацепила глазами и пошла дальше, жуя жвачку собственных дум.
Кафешка из моих кошмаров каким-то странным образом материализовалась именно там, где и снилась - в подполье магазина рядом с остановкой.
В моих кошмарах я бежала в эту кафешку от собственной гибели в лице малоприятного маньяка с ножом. Он загонял меня в туалет, бился в дверь, и сколько бы я ни пыталась покинуть этот сон, пробудиться, я очухивалась все так же с ужасом прижимаясь плечом к пластиковой двери. Липкие кошмары липнут наяву. Рефлексия. Самоанализ. Погружение в себя.

Фрагменты меня, моей тоскливой и пахнущей нарцизмом жизнью, людей, с которыми я столкнулась, сталкиваюсь и столкнусь еще не раз в ближайшем настоящем - все здесь, на этой полной кодов и пикселей виртуальной страничке. И любой, кто только захочет, может эти фрагменты собрать заново, в одно целое. Еще одно проявление моего нарцисса - желание, чтобы в мире существовал кто-то, кто бы смог собрать меня по частям.
Кто-то, кому было бы действительно интересно просматривать все эти лишенные смысла фрагменты, составлять их в один, читать мои другие записи, рассматривать рисунки, тетради, искать меня настоящую среди сотен мелочей, которые останутся после меня.
Я хочу, чтобы такой человек был.

В антрактах я всегда жалуюсь сестре на несправедливость моей матери. Вечно так: говоришь ей об одном спектакле, а в итоге за час до выезда узнаешь, что вынужден поехать на какой-то другой спектакль. И на какой там спектакль, и где он - ничего не скажет, зато после, в районе полуночи, встретит, накормит и снова вопросы - понравилось? А о чем спектакль? Ни о чем.
Но, конечно, смотреть спектакль надо - деньги же платят. И плевать, что против желания. Когда вообще желания учитывались?
"Шуры-муры" по мотивам рассказов Шукшина. Порой - бессмысленных, а порой - сильных, давящих. Чего только стоит немая сестра и Сергей, бежавший из тюрьмы. И танец. Громкие переливы песни. Забытый нечеловечий вой.

- Никогда не понимал, зачем люди курят не в затяг, - говорит Лемур и смотрит на меня. Не так требовательно и выжидающе, как смотрел весь вечер, но просто ожидая ответа. Конечно, я не могу ответить. Лишь глупо улыбаюсь, в очередной раз затягиваясь горьким дымом.
Так, разве что, рак зарабатывать. И в точку. Быстрая смерть в виде красивой трубочки с табаком.
"Ты куришь для удовольствия, а я - чтобы умереть."
Умирать мне нравится. Терять себя в боли, отчаянии и желании умереть или остаться. Желание продлить страдания или сдаться. Циники, загнанные в угол, не будут просить о быстрой смерти - они будут молить о том, чтобы их отпустили на волю. Не оставлять же мир без них. Он же умрет. Без них.

Анализ отношений на основе попсы. Снова Самый Пошлый.
В моей жизни была лишь одна Бывшая Девушка. Это, конечно же, Самый Пошлый Человек в моей жизни, самый отвратительный и мерзкий мне человек. Конечно, неприятно сознавать, что он был в моей жизни. И что он до сих пор занимает огромное место в ней, даже не особо стараясь это делать, как это было раньше. Но он есть. Я никогда не смогу сбежать от осознания этого, я не смогу так просто отпустить - и принять. Это невозможно, и я сама ставлю себе эту рамку восприятия, красивыми штрихам набросав на ней это слово.
Это она - моя бывшая, а я - ее любовь. Это я вскрыла ее сердце, а она - мои вены моими руками.
Это была я. И это была она.
Это были мы?

Быстро и по прямой.
Меня учили бросать свою жизнь Смерти в лицо, чтобы потом не было больно. Меня учили, что каждый рано или поздно умрет, уйдет, исчезнет, развеется серым прахом по ветру - как это ни назови, суть не изменится. Меня учили, что Смерть - хороший друг и встречать такого друга полагается соответственно - распахнутыми объятиями, распятой улыбкой. Меня учили, что это лишь живым больно, а мертвым уже нет.
Это действительно так. Человек умирает. И ему больше не больно. Это нам - живым - больно, потому что это мы - живые - продолжаем мучиться, жить, выискивая знакомые улыбки на фотографиях, голоса на записях, слова в текстах.
Это мы - живые, а не они. Это мы выжили, а не они.

Анорексия. Это не милые худые девочки, романтично жадные и голодные взгляды, тонкие спички-палочки.
Это, прежде всего, ненависть. К себе.
Это страх. Бесконечный страх привеса, еды, того, что твою тонкую паутинку лжи раскроют. Бесконечный страх весов и своего отражения.
Это боль, это уродство. Вы считаете, что анорексички так боятся за свое тело, потому что они хрупкие, как хрустальные фигурки? Как вы думаете, сколько времени требуется, чтобы с их тончайшей кожи сошел хоть один кровоподтек синяка?...
Это немыслимое облегчение, когда прокладки занимают свое место в дамской сумочке, хотя ты прекрасно знаешь, что они не понадобятся тебе еще месяц-три, а, может, больше.
Это анорексия.

Франция. Страна уютных французов, сентиментальных воспоминаний, нежно утопленных в красном полусладком, сыров на маленьких тарелочках, закрытых лавок, Сены и Эйфелевой башни. Эта страна так чужда мне, ее сухие законы, высокие налоги, носовые Bonjour, Au revoir. Флегматичные, меланхоличные взгляды. Ничего личного.
Германия. Страна жестоких немцев, рассчитанных слов, сказанных за кружкой пива, сосисок в соусах, вечных пивных, Рейна и Рейхстага. Почему-то с первых минут я пыталась впитать в себя больше этой страны. Так, будто я снова оказалась ненадолго дома. Каркающее Gutten tag, Aufiderzein. Строгие, точные, как стрелки швейцарских механизмов. И лес на окраине Берлина. Это мое, родное. Дом.

Меланхолия ненавязчиво кладет свои холодные руки на мои опустившиеся плечи. Целует в обкусанные губы, передавая мне свое легкое сигаретное дыхание. Я вижу в ее темных, маслянистых от слез и выкуренных пачек самого разнообразного всего отражения себя - жалкой девочки с 9 из 10 явных признаков анорексии. Она улыбается мне, моя меланхолия, шепчет в ухо слова песен Земфиры и Мертвых Дельфинов. Она обнимает меня, моя меланхолия, тяжелыми прикосновениями к дряблой коже притягивает к своему невесомому, несуществующему телу.
Пустота в душе, с которой я так долго пыталась бороться, - признак нарциссизма.
Меланхолия, моя глупая меланхолия, влажно шлепая губами говорит мне, как я зациклена на себе.

я Вру. Говорю себе, что не пью стимуляторы, посему ленивая и совсем забросила упражнения, начала снова есть. Это не так. Моим главным стимулом был, прежде всего, Он. Мысль о том, что он может полюбить меня, может посмотреть на меня, может заговорить со мной. Хотя бы поздороваться, боги, о большем просить не в силах, но...
Нет. Все же нет. Взбесив его, я потеряла возможность вернуться в тот летний день, когда он подхватил меня в свои объятия, когда мир на секунду замер, кричащая толпа была гораздо дальше, чем за пару шагов, когда его тепло было гораздо ближе, чем за пару кофт. Как же смешна и нелепа эта влюбленность к незнакомому мне парню, которого никто не зовет Максом, никто кроме меня.

Лабиринт Фавна. Рядом с этим фильмом такие попсовые вещи, как Виноваты звезды или Голодные игры, выжимающие из смотрящего ведра слез, - детский лепет глубокомысленных подростков, не больше. Трижды я начинала смотреть "Лабиринт", но лишь на четвертом, собрав волю в кулак, я досмотрела до середины и не заметила даже, как наступил конец.
Откровенно говоря, я сентиментальна. Вся жизнь - сплошные сантименты, мелочи, воспоминания, картинки прошлых жизней. Мне трудно удержаться от сантиментов вещей, которые еще помнят прикосновения чужих рук. И фильмы... Их сантименты, чаще всего, обходят меня стороной. И "Лабиринт" тоже обошел. И хотя в конце я плакала - я знала, что буду, - я не чувствовала тоски

Девочки-бабочки в объятиях яркого, безумного света, который уже не от мира сего, хоть и источник его где-то здесь - над головой. Жужжит циркулярка, неустанно пробивающая самый быстрый путь к сердцу. И так день ото дня.
С капустным хрустом ломаются кости под неуклюжими черными шинами. Тугие мешочки органов, словно созревшие ягоды, лопаются, выпуская в руки мира дозревший плод - кровь. Делаю последний вздох - и черное тупое лезвие косы смерти в лице все той же шины перекрывает путь к воздуху, к легким. Даже задохнуться не успеешь, как колесо с тихим нелепым грязевым чавканием покинет твою шею, и на смену ему придет другое. Оно будет тяжелее, увесистее, смертельней. Над головой - небо Аустерлица

А вы когда-нибудь умирали?
Всю свою сознательную жизнь я волей-неволей задумывалась, а что если я умру? Что если не доживу до конца дня? Дальше шли безграничные полеты фантазии, озабоченные лица родителей, реакция моих знакомых на долгое затишье, статья в яндекс.новостях (А будет ли?), волокита с учебными заведениями, мое тело в морге. Обычная рутина мертвого тела с жизнью за бездыханными плечами.
Но именно сегодня я поняла, как же будет нелепо, если я умру. Как же нелеп будет этот мир, равнодушно глядящий на мое мертвое тело. Как же нелепа будет эта комната - без меня. И эти четыре человека - сестра, ее парень, мать и отец. Я не могу умереть так нелепо и просто.
А вы когда-нибудь умирали?..

Ты помнишь, Фрагментер, нелепые первые записи нелепой девочки, смешно грезившей, почти болевшей своим единственным домом? Вот она я снова - читай меня, прошу.
Снова дома. Там ничего не изменилось за прошедший год, но как сладки эти робкие мгновения дома после целого года горечи бездомья. О, как прекрасны тамошние стены, как прекрасна тамошняя жизнь. Она, конечно же, улыбнулась, услышав мое заявление о том, что эта 163 квартира - мой дом. Она, конечно же, сказала, что была бы рада снять копии с ключей и отдать всем страждущим - заходите, не стесняйтесь.
Пихаю книги, без разбору какие, лишь бы унести, лишь бы спасти, хоть частичку маленького домашнего счастья сохранить у себя. Не сохранила.

Старая, почти засохшая акварель, со следами небрежного обращения и подтеками на пластиковой палитре. Когда я последний раз открывала ее по собственному желанию? Так уже и не вспомню, наверное, года три назад. Кисть такая же потрепанная и облезлая, со стертым наконечником от вечного грызения и едва заметным Kolinsky Sable на черном облупленном боку. Соболь и колонок - кисти, которыми я постоянно пользовалась в те далекие времена, - наверное, канули в ту же пучину, что и мои воспоминания об этом месте. Двухэтажное здание своими неприветливыми очами-оконцами смотрит на мой дом через маленькую арку. Я не шучу. Когда мы сидели с Ней на кухне, я почти видела, как он выглядывает своим фасадом.

Снова злоба и ненависть. "Да она лишь девчонка, заигравшаяся в "темные темы", не более того". Интересно, а они знают, какого это - быть мной?
Какого это в одночасье лишиться друга, которого ты видела еще вчера, уходящего с рюкзаком из дома. И вроде все как всегда, а вроде ты видишь эту виноватую мину на лице знакомой из морга, которая почему-то извиняется. Почему? Что случилось?
Какого это видеть женщину, желтую от химиотерапии, худую от все той же химии, и понимать, что это - твоя тетя. Другой она уже не будет. Никогда.
Какого это сидеть за столом, наблюдая, как мать режет салат в свой день рождения. А потом звонит телефон. Непринужденная улыбка гаснет. "Баба Даша умерла"...
Какого это...

Знаете ли вы чувство, несоизмеримо тяжелое и ответственное, никому не понятное чувство, что ты выжил? Именно ты, да-да, ты. Ты выжил.
Ты стоял на остановке и ждал. Мимо пролетали машины и ты, серый и невнятный, на их грязных боках. Ты ждал уже час, а, может, и больше. Ответа на звонки нет. А ты все ждешь и ждешь. И проходят дни, часы и минуты, прежде чем одна простая истина дойдет до тебя. Ты выжил. А человек, которого ты ждал, нет.
Ты ехал с учебы, уткнувшись в конспект. Ты ждал своего поезда, равнодушно глядя на рельсы. Ты не понял, что за пятно только что мелькнуло, почему вокруг тебя вопят люди. Ты только понял, что ты выжил.
Он умер. Ты выжил. Тебе с этим жить. Все просто. Живи.